Проба и коварного Децебала.
Пожар в поселке был потушен без участия римлян: внезапно хлынувший дождь залил огонь, так что, когда Кука и его контуберний добрались до поселения, над остовами домов поднимались лишь слабые струйки дыма.
– Что нам здесь делать? – бурчал Кука, оглядывая внутренности неказистого дома. – Собирать старые корзинки да битые горшки?
Небольшой дом из двух комнат, в который они зашли, пожар не тронул, но брать здесь в самом деле было почти нечего. На глиняном полу натрушено было сена да валялись показавшиеся ненужными хозяевам вещи – обрывки веревок, клочья шерсти, черепки. Осталась и мебель: скамьи и деревянный стол – на белых его досках бурым (уж не кровью ли) были выведены две буквы – DM. Богам мертвых… Да уж, кто-то, обитавший здесь, писал на латыни. С другой стороны, у даков своего письма нет, так что пользоваться они могут лишь заемным. Первая комната от второй отделялась кожаной занавеской. Ее хотели снять, но почему-то передумали, и сейчас она висела, скособочившись, на одном гвозде.
Приск заглянул во вторую каморку. На узкой деревянной кровати, застланной облезлой овечьей шкурой, сидел старик. Он сидел прямо, не шелохнувшись, будто изваянный из дерева, и смотрел прямо перед собой. Его большие темные руки с узловатыми пальцами были сложены на коленях. Одет он был в грязно-серую ветхую рубаху и еще более ветхие штаны. Его профиль на фоне голубого оконного проема читался темной чеканкой – высокий лоб, нос с аккуратной горбинкой, выпуклые под полуприкрытыми веками глаза. Длинные белые волосы стекали на плечи и мешались с такой же длинной желто-серой бородой.
«Сколько же ему лет? – подумал Приск, разглядывая сидевшего. – Восемьдесят? Девяносто?»
– Казина, – сказал старик, не поворачивая головы, – это ты, разбойник? Мать тебе еще не оторвала голову? Зачем ты стащил мое серебро! Или забыл, что говорилось тебе: это кубок моего деда, самого архонта из Ольвии! Сколько ж раз тебе талдычить, чтоб ты его не брал?!
Старик говорил на греческом.
– Хайре![164] – сказал Приск и подошел ближе.
Старик чуть-чуть дернулся, но не повернул головы.
– Хайре, – послышалось в ответ.
В спутанной бороде мелькнули желтые редкие зубы.
– Ты давно здесь живешь? – продолжал Приск на греческом.
– Я здесь родился, – отвечал старик.
– И как же тебя звать?
– Эпикрат, сын Александра.
«Эпикрат?» Приск где-то слышал не так давно это имя. Только где? Ну да, там, в таверне, сероглазый парень в толстом плаще. Полугрек, полудак. Его называли Эпикратом. Внук старика?
Кто знает… Судьба, она обожает хитрые шутки.
Фламма заглянул в комнатенку, шагнул было внутрь, но отскочил, сморщился. И было отчего – от старика пахло. Не только от грязной одежды, но от еще более грязной кровати несло мочой.
– Где все остальные? – продолжал Приск на греческом и погрозил Фламме кулаком.
Он уже понял, что старик не видит – под коричневыми набрякшими веками мутно зеленели бельма.
– Ушли… кажется… они что-то кричали, бегали… и ушли… вчера…
Бросили старика. Почти что так же, как когда-то сами римляне бросили своих старцев во время нашествия галлов. Не в силах отстоять город, жители либо бежали, либо заперлись в Крепости на Капитолии. А старики остались в своих домах облаченные в парадные одежды – принять смерть от варварских клинков.[165]
– Все ушли? – спросил Приск.
– Казина ушел…
– Казина? Кто такой Казина?
Старик проигнорировал вопрос.
– Чем ты занимался? – не отставал Приск. Чутье подсказывало ему: старик, говорящий по-гречески, в этих горах не может быть простым крестьянином. Грек, живущий в этих местах, может быть лишь мастером или потомком мастера.
– Сидел. Как проснулся, так и сидел… А все кричали… а потом стало тихо.
– Я спрашиваю не про сегодняшний день. А про давние дни. Когда ты был молод, чем ты занимался? Воевал?
– Воевал? – переспросил старик. Лицо его дрогнуло – как показалось Приску, в презрительной гримасе. – Нет… Вчера я строил. Мой отец строил вчера… Мой дед строил вчера… Я тоже.
– Что именно строил? – Приск весь подобрался.
– Это ты, Казина?
– Что именно строил?
– Крепость на горе.
Приск едва не закричал от восторга. Крепость на горе! В полумраке ему почудилось, что сверкнули в воздухе, вращаясь, подброшенные божественной рукой кости Судьбы. И опять в его воображении выпадали шестерки.
– Пить хочешь? – спросил Приск как можно вежливее.
– Хочу…
Старик пошарил рукой, что-то отыскивая на досочке, приделанной к стене и служившей ему, видимо, столиком. Но ничего там не нашел.
– Кто-то взял мой кубок… дедов кубок… – проговорил Эпикрат с обидой в голосе.
– Фламма! – крикнул Прииск. – Принеси кружку.
«Библиотекарь» вновь сунулся в комнату.
– Велено всех плен…
– Тихо! – осадил его Приск так, что Фламма отшатнулся и, чтобы не упасть, левой рукой ухватил висевшую на одном гвозде занавеску, после чего она благополучно сорвалась с этого гвоздя, и Фламма все-таки грохнулся на пол. – Принеси кружку. Целую.
– С-счас… – выдохнул Фламма, вскочил и убежал, прихрамывая.
– Хороший кубок, – продолжал бормотать старик. – Когда-то у архонта было двенадцать кубков, и на каждом – какой-нибудь подвиг Геракла. На моем Геракл убивал Немейского льва.
– Греческая работа, – подсказал Приск.
– Да, греческая, мой дед привез кубок с собой из Ольвии.
– Дед приехал из Ольвии в эти горы?
– Вот, принес! – В проеме вновь возник Фламма, протянул глиняную кружку.
Приск налил в нее вина из своей баклаги, протянул Эпикрату. Вернее, вложил тому в пальцы. Тот глотнул. Замер.
– Хиосское… дед любил… отец любил… и я… Кружка плохая… глина… где мое серебро?
– Казина унес.
– Казина. Варварское отродье. Почему он не сгинул за Данубием, как мой Александр?
– Дед приехал сюда еще во времена Буребисты? Верно? – попытался вернуться к прежней теме Приск.
– Приехал? – опять презрительно фыркнул старик. – Его привезли с другими пленниками, чтобы он заложил крепость на горе… Буребиста подарил архонту его же кубок. Сколько раз говорил я Казине, чтобы он не брал мое серебро… – вновь принялся ворчать старик.
Приск повернулся. Фламма все еще торчал в дверях.
– Фламма, кажется, ты неплохо болтаешь по-гречески… – проговорил в задумчивости Приск.
– Отлично говорю. Я, конечно, не мудрец, но человек, близкий к мудрости. А еще…
– Иди, позови сюда Малыша. Живо!
– Чего? На греческом позвать? – удивился «библиотекарь».
При всей своей эрудиции, соображал он порой медленно.
– Нормально позови. Ма-лы-ша! – оскалился Приск. – Бегом! Марш!
– Я кушать хочу, – сказал старик.
