он на восемь лет моложе моей матери, и еще узнала его точный адрес. Я прошла пятнадцать кварталов и оказалась на тихой усаженной вязами улочке, где стояли старые полуразвалившиеся особняки. Отличался ото всех только дом Барта Уинслоу. Он был весь в лесах. Дюжина рабочих устанавливала ставни на свежепокрашенном кирпичном доме с белым портиком и белыми оконными рамами.
На следующий день я была в грингленнской библиотеке, где я читала все о семействе Уинслоу. К своему огромному удовольствию, просматривая старые газеты, я обнаружила, что отдел светской хроники посвящал большую часть своих колонок Барту Уинслоу и его баснословно богатой красавице-жене.
«Наследница одного из крупнейших состояний графства». Эту заметку я незаметно стащила и отвезла Крису. Я не хотела, чтобы он знал, что мама будет жить в Грингленне. Он с некоторым расстройством читал заметку.
— Кэти, откуда ты это взяла? Я пожала плечами.
— Кажется, это было в какой-то из виргинских газет, которые продают в киосках.
— Она опять в Европе, — сказал он странным тоном. — Интересно, почему она все время ездит в Европу?
Он повернулся ко мне, и мечтательное выражение смягчило его черты.
— Помнишь то лето, когда у нее был медовый месяц?
Помню ли? Как будто я могла это забыть. В один прекрасный день, когда я тоже буду богатой и знаменитой, мама обо мне услышит и пусть будет к этому готова, потому что я уже выработала стратегию.
Джулиан уже не появлялся в Грингленне так часто, как до моего дня рождения. Наверное, его спугнул Крис. Я не знала, радоваться этому или нет. Когда он приезжал к родителям, то просто не замечал меня. Он стал обращать внимание на Лоррен Дюваль, мою лучшую подругу. Я почему-то чувствовала обиду не только на него, но и на Лоррен. Я пряталась за кулисами и смотрела, как они страстно танцуют па-де-де. Именно тогда я решила заниматься с удвоенным усердием, чтобы и Джулиану показать, на что я способна. Я всем покажу, кто я такая!
Сталь под глупыми тюлевыми оборочками!
СОВА НА КРЫШЕ
Теперь я собираюсь рассказать эпизод из жизни Кэрри, потому что эта история касается ее так же, как меня и Криса. Когда я оглядываюсь назад и думаю о том, как сложилась жизнь для Кэрри, я искренне верю, что то, что случилось с Кэрри в школе для благовоспитанных девочек мисс Эмили Дин Кэлхаун, в дальнейшем значительно повлияло на ее мнение о себе.
Пусть мне выкопают колодец, колодец для слез моих, ведь я так ее любила, и ту боль, которую она испытывала, я испытываю даже сейчас.
Из того, что я узнала от самой Кэрри, от миссис Дьюхерст и от других учениц, это было невыносимым кошмаром, и я постараюсь все рассказать максимально честно.
Кэрри проводила выходные с нами, но она превратилась в тихое маленькое апатичное существо, так и не оправившись от смерти брата-близнеца. Все в Кэрри вызывало мое беспокойство. Но когда я задавала вопросы, она утверждала, что все в порядке и не говорила ничего плохого ни о школе, ни об учениках, ни о занятиях. Она сказала только одну вещь (и это говорило так о многом!): «Мне нравится ковер — он похож на траву». Вот так. Я волновалась, пыталась понять, что ее беспокоит. Я чувствовала, что что-то не так, но она мне ничего не говорила.
Каждую пятницу часа в четыре Пол ехал за Кэрри с Крисом и привозил их домой. Он изо всех сил старался сделать эти дни незабываемыми. Хоть Кэрри и выглядела с нами счастливой, она очень редко смеялась. Как мы все ни старались, чаще всего нам удавалось добиться только слабой улыбки.
— Что происходит с Кэрри? — шепнул мне Крис.
Я могла только пожать плечами. Когда-то я лишилась доверия Кэрри. Ее огромные синие глаза всегда были устремлены на Пола. Они молча умоляли его о чем-то. Но он смотрел на меня, а не на Кэрри.
Когда подходило время отправляться обратно, Кэрри как-то странно притихала: взгляд становился пустым и покорным. Мы целовали ее, говорили, чтобы она вела себя хорошо, дружила с одноклассницами и звонила, если что-то понадобится.
— Хорошо, — отвечала она, опустив глаза. Я прижимала ее к себе, говорила о том, как люблю ее, просила рассказать, если что-то ее мучит.
— Ничто меня не мучит, — отвечала она и грустно смотрела на Пола.
Это была действительно прекрасная школа. Я бы мечтала учиться в такой школе. Каждой девочке разрешалось украшать ее половину комнаты, как ей нравится. Мисс Дьюхерст настаивала только на одном, чтобы украшения подбирались «подходящие и женственные». Мягкая, пассивная женственность очень ценилась на юге. Мягкие шелестящие одежды, шуршащий шифон, нежные голоса, опущенные в смущении глаза, слабые, неуверенные руки, говорящие о беспомощности, никакого мнения, противоречащего мужскому и главное, никогда не давать мужчине понять, что твой ум, быть может, и не уступает его уму. Так что, еще раз поразмыслив, я не могу назвать это подходящей для меня школой.
У Кэрри была узкая кровать, покрытая алым покрывалом. На ней были разбросаны розовые, красные, бордовые, сиреневые и зеленые подушечки. У кровати стоял ночной столик, а на нем ваза молочного стекла с искусственными фиалками, которые подарил Пол. Когда он мог, он приносил ей живые цветы. Странно, но она любила этот букетик фиалок больше живых цветов, которые быстро вяли и засыхали.
Так как Кэрри была самой младшей ученицей в школе на сто человек, ее поселили с почти такой же маленькой девочкой — Сисси Тауэре. У Сисси были огненно-рыжие волосы, изумрудные глаза, длинные и узкие, белоснежная кожа и злобный характер, который она никогда не выказывала перед взрослыми, а приберегала для девчонок, которых умела напугать. Хуже всего, что хоть она и была вторая от конца по возрасту, она была выше Кэрри на целых шесть дюймов.
Кэрри отпраздновала свой девятый день рождения за неделю до того, как начались ее испытания. Был май, и началось все в четверг.
Занятия заканчивались в три. Девочки могли поиграть пару часов до ужина, который начинался в половине шестого. Все ученицы носили форму, у каждого класса был свой цвет. Кэрри была в третьем классе, их формой было платье из желтого сукна с белым изящным фартуком. Кэрри очень не нравился желтый цвет. Желтый для нее, так же как для меня и для Криса, был цветом всего того, что мы не могли ИМЕТЬ, когда были заперты. От этого цвета мы чувствовали себя нездоровыми, нежеланными и нелюбимыми. Еще это был цвет солнца, которого мы были лишены. Солнце Кори хотел увидеть больше всего, и теперь, когда все желтое было так легко доступно, а Кори уже не было, желтый цвет стал ненавистным.
Сисси Тауэре обожала желтый. Она завидовала золотистым локонам Кэрри и презирала свои ржавые кудряшки. Может она завидовала и красоте кукольного личика Кэрри, ее огромным голубым глазам с длиннющими ресницами, ее вишнево-красным губам. О да, наша Кэрри была куколкой с изысканным личиком и локонами Златовлас-ки, жаль только, что она была слишком мала, слишком худа, ее шейка была слишком тонка, чтобы поддерживать голову, которая лучше подошла бы более крепкому телу.
На половине Сисси преобладал желтый: желтое покрывало, желтая обивка для стульев; все ее куклы были блондинками в желтом, на книгах были жёлтые обложки. Сисси, даже отправляясь домой, надевала желтые свитера и юбки. То, что в желтом она выглядела болезненно-бледной, не уменьшало ее стремления оскорбить Кэрри выбором именно этого цвета, пусть помучается. А в тот день по какому-то незначительному поводу она стала злобно и подло доводить Кэрри.
— Кэрри — карлица… карлица… карлица, — во весь голос распевала Сисси.
— Кэрри место в цирке… цирке… цирке, — не умолкала Сисси. Потом она забралась на стол и голосом балаганного зазывалы на карнавале стала орать во весь голос: — Все сюда! Все сюда! Не пожалейте двадцати центов, и вы увидите сестру Мальчика-с-пальчика! Самая маленькая женщина в мире! Заплатите деньги и увидите малышку с глазами, огромными, как у совы! Увидите огромную голову на тонюсенькой шейке! Заплатите и увидите нашу уродину голой!
Множество девочек кинулись в комнату и увидели Кэрри, забившуюся в угол и сидевшую с опущенной головой, так что волосы почти закрывали ее искаженное ужасом лицо.
Сисси раскрыла свой кошелек и складывала туда монетки, которые богатые девчонки охотно ей совали.
