— Не плачь и не стыдись, солнышко. Есть разные способы любить и выразить любовь. Твоя любовь к доктору Полу, Джори и Крису — три разных чувства, твоя любовь ко мне — опять-таки уже нечто другое, а если Джулиан убедил тебя сделать что-то, что теперь представляется дурным, то это его грех, а не твой. Его и мой, потому что я должна была предупредить тебя, чего он может захотеть. Он обещал мне не прикасаться к тебе, не позволять себе с тобой ничего предосудительного, и я ему верила. Но если ты это делала, не мучайся больше, а Алексу это знать необязательно. Никто ему не расскажет.
Она очень медленно подняла голову, и в ее глазах, полных самообвинения, отразился свет луны, вдруг выглянувшей из-за черных туч.
— Но я-то буду знать. — Она разразилась бурными, истерическими рыданиями.
— Это еще не самое худшее, Кэти, — кричала она. — Мне нравилось этим заниматься! Мне было приятно, что он хочет от меня этого, я старалась, чтобы по моему лицу не было видно, как мне хорошо, ведь Бог все увидел бы. Видишь теперь, почему Алекс не поймет? Он возненавидит меня, возненавидит, я знаю! И даже если он никогда не узнает, я все равно буду сама себя ненавидеть за то, что делала это и любила это делать.
— Пожалуйста, не плачь. Право же, твой поступок не так уж ужасен. Забудь нашу бабушку, которая твердила о нашей порочной породе. Она одержимая, узколобая лицемерка, не способная отличить хорошее от дурного. Она творила страшные вещи во имя праведности, но ничего — во имя любви. Ты вовсе не плохая, Кэрри. Ты хотела, чтобы Джулиан любил тебя, и если то, что ты делала, доставляло радость и ему и тебе, то это вполне нормально. Люди созданы для чувственных удовольствий, для полового удовлетворения. Джулиан поступил дурно, он не должен был тебя просить, но это его грех, а не твой.
— Я много чего помню, ты и не подозреваешь, как много, — прошептала она. — Помню странный язык, который изобрели мы с Кори, чтобы вы с Крисом нас не понимали. Мы знали, что мы — дьяволово племя. Мы слышали, что говорила бабушка. И сами говорили об этом. Мы знали: нас заперли, потому что мы были недостойны жить вместе с людьми, которые лучше нас.
— Хватит, — закричала я. — Не надо это помнить! Забудь! Мы ведь выбрались оттуда, правда? Мы — четверо детей, не отвечающих за поступки своих родителей. Эта отвратительная старуха пыталась лишить нас уверенности в себе и чувства собственного достоинства, не позволяй ей Добиться своего! Посмотри на Криса, неужели ты им не гордишься? А мной ты разве не гордилась, когда я танцевала? В один прекрасный день после вашей свадьбы Алекс переменит мнение о том, что есть разврат, а что нет, как случилось со мной. Он повзрослеет и перестанет быть чрезмерным праведником. Он еще не ведает, какие наслаждения может дарить любовь.
Кэрри вырвалась от меня и, подойдя к окну, стала глядеть на черные далекие горы и молодую луну, плывшую, словно задравший нос корабль викингов, по темным небесным бурунам.
— Алекс не изменится, — подавленно проговорила она. — Он станет министром. Религиозным людям всегда все не так, как бабушке. Когда он сказал мне, что отказался от мысли стать инженером-электриком, я поняла, что между нами все кончено.
— Неправда, все меняются! Ты оглянись вокруг, Кэрри! Журналы, фильмы, которые с удовольствием смотрят вполне приличные люди, театральные пьесы, где все сплошь голые. А книги какие издаются. Не знаю, к лучшему ли это, но уверена, что люди не стоят на месте. Все мы меняемся день ото дня. Может быть через двадцать лет наши дети будут шокированы, оглядываясь на нас, а может быть улыбнутся нашей невинности. Никто не знает, как будет меняться мир, так что если уж весь белый свет меняется, то уж человек по имени Алекс и подавно.
— Алекс не изменится. Он осуждает нынешнее падение нравов, терпеть не может книги, которые теперь печатают, все эти грязные фильмы и журналы с фотографиями парочек, неизвестно что вытворяющих. Я даже сомневаюсь, одобрил бы он то, как ты танцевала с Джулианом.
Я чуть не рявкнула: «К черту Алекса с его фальшивой скромностью!» Но не могла же я так обругать любимого Кэрри.
— Кэрри, золото мое, иди спать. Ложись себе, а утром вспомни, что на свете полно мужчин, которые были бы счастливы полюбить такую хорошенькую, милую, хозяйственную девушку, как ты. Подумай о том, что нам все время говорит Крис: «Все, что ни делается — к лучшему». И если это окажется неверно по отношению к вам с Алексом, то уж точно оправдается по отношению к тебе и кому-то еще.
Она бросила на меня взгляд, полный глубокого отчаяния.
— Как же все к лучшему, если Бог допустил, чтобы Кори умер?
Господи Боже, ну как ответить на такой вопрос?
— Разве к лучшему, что папу убили тогда на шоссе?
— Ты не можешь помнить тот день.
— Нет, я помню. У меня хорошая память.
— Керри, никто не безупречен, ни я, ни ты, ни Крис, ни Алекс, никто.Знаю, -сказала она, забираясь в постель, будто послушная маленькая девочка. — Люди совершают дурные поступки, Бог все замечает и их наказывает. Иногда розгой, которой бабушка секла вас с Крисом. Я ведь не дурочка, Кэти. Вижу, что вы двое глядите друг на друга так же, как мы с Алексом. Я думаю, что и с доктором Полом вы тоже любовники; возможно, поэтому тебе в наказание умер Джулиан. Но ты из тех женщин, которые нравятся мужчинам, а я нет. Я не умею танцевать, не знаю, как сделать так, чтобы все меня любили. Меня любят только родные и Алек. А когда я все ему расскажу, он перестанет меня любить, я не буду больше ему нужна.
— Ничего ты ему не скажешь! — жестко отрубила я.
Она лежала, уставившись в потолок, пока, наконец, ее не сморил сон, а для меня настал черед ледать, не смыкая глаз, мучиться и снова поражаться тому, как одной старухе удалось отравить жезнь сразу стольким людям. Я ненавидела маму за то, что она привезла нас в Фоксворт Холл. Ей было хорошо известно, что представляет собой ее мать, и все-таки она привезла нас туда. Она лучше, чем кто бы то ни было, знала своих родителей, она все-таки вышла хамуж во второй раз и обрекла нас на страдания. Мы продолжали страдать и по сей день, а она по-прежнему жила припеваючи!
Впрочем ее сладкая жизнь подходила к концу, потому что я была здесь. Барт был здесь, и рано или поздно мы должны были встретиться. Но лишь позднее я выяснила, как ему удавалось так долго меня избегать.
Я утешала себя мыслью о том, что вскоре мама будет страдать не меньше нашего. Мука за муку; отныне она поймет, каково нам приходилось: теперь она останется брошенной и нелюбимой. Она не сможет оправиться… на этот раз не сможет. Этот удар сломит ее. Почему-то я предчувствовала, что будет именно так. Может быть оттого, что мы с ней были так похожи.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я Кэрри несколько дней спустя. — Ты что-то ничего не ешь. Куда делся твой аппетит?
— Все нормально. Просто не тянет на еду. Знаешь, не забирай сегодня Джори с собой на занятия. Я побуду с ним целый день, а то я скучаю, когда он едет с тобой, — спокойно произнесла она с непроницаемым лицом.
Мне было тревожно оставлять ее на весь день одну с Джори, с которым хлопот иной раз не оберешься, да и выглядела она неважно.
— Кэрри, пожалуйста, скажи мне все как есть. Если ты не в своей тарелке, давай я отвезу тебя к врачу.
— Нет, просто мое число подходит, — ответила она, глядя в пол. — У меня всегда живот побаливает дня за три, за четыре.
Значит всего лишь ежемесячная хандра, а в ее возрасте живот ноет куда чаще, чем в моем. Я поцеловала на прощание сынишку, и он немедленно устроил жуткий концерт, требуя, чтобы я взяла его с собой посмотреть на танцоров.
— Хочу слушать музыку! — вопил Джори, который обычно очень хорошо знал, чего хочет, а чего нет. — Хочу смотреть, как танцуют!
— Мы с тобой пойдем в парк, будем качаться на качелях и играть в песочек, — торопливо заговорила Кэрри, поднимая его на руки и прижимая к себе. — Останься со мной, Джори. Я тебя так люблю, наглядеться не могу… Разве ты не любишь тетю Кэрри?
Он просиял и обхватил ее шею руками: в самом деле Джори любил всех и вся.
День тянулся нестерпимо долго, Я несколько раз звонила домой, проверяя, все ли в порядке с
