Кажется, с тех пор прошло сто лет. И все же за это время ничего не произошло. Все было уже позади. Что ты узнал за это время такого, чего уже не знал? Ты трогательно встал рядом с ней на колени и передавал ей книги, одну за другой, хотя внутри у тебя все кипело от ненависти, потому что знал: чего бы она ни захотела, она склонит тебя к этому, заставит тебя против твоей воли откинуться на спину, закрыть глаза и чувствовать то жуткое тесное удушье в горле…
Все дело вовсе не в ней — это ты ненормальный.
Миссис Джордан, видимо, считает ее просто глупой женщиной, у которой не хватает самоуважения, чтобы держать одежду в чистоте, судя по тому, что она как-то сказала Грейс. Грейс она нравится, ей нравится быть с ней, иначе она не стала бы так часто приходить. В этом тоже нет ничего странного, Грейс — обычная, нормальная и симпатичная девушка, каких сотни.
Ты ужасно ленивая, — однажды вечером сказала она Миллисент, — но я все равно люблю тебя.
Услышать это слово, обращенное к ней, было жутко.
Даже в качестве шутки, возможно, Грейс и шутила. «Я тебя люблю». Кому ты мог бы это сказать? Представь себе Эрму, твою дорогую жену! «Я люблю тебя». Боже мой! Правда, это одна женщина говорила другой. Попробуй на мужчине. Дик, Ларри, Шварц или Виктор — лучше всего на Викторе. «Я люблю тебя, проклятая вшивая свинья…»
Прошлым летом, когда ты возвратился из Мейна, Джейн разговаривала с тобой так, как будто что-то знала о Миллисент, и недавно опять. Этот номер телефона… Приблизительно в это же время Миллисент тоже вела себя довольно странно. Впрочем, они все такие.
Лучше бы они занимались своими делами — кто ты такой, по их мнению, дебил, которому нужно застегивать рубашку? Хотя нужно признать, Джейн так и думает. Она считает, что тебе необходимо найти какой-то интерес в жизни! Она такая же глупая и бестолковая, как и все остальные, — хотела, чтобы ты поехал с ней и со всем ее зверинцем в Нассау, где лежал бы в плавках на пляже и строил бы крепости из песочка. Спасибо, мог бы ты ей сказать, у меня уже есть интерес в жизни, у меня очаровательная любовница в очаровательном доме, где на столе стоит ваза с цветами, а на стойке — Уильям Завоеватель…
Это было ужасно смешно, единственное по-настоящему забавное, что когда-либо сделала Миллисент. Ты перевез сюда бюст, считая этот жест весьма ироничным, но она тебя обскакала. Всего через несколько дней после переезда на эту квартиру Миллисент сказала, что нужно ее украсить вазами и разными безделушками, двух бронзовых ваз, купленных тобой, явно недостаточно. На следующий день ты поехал в магазин и приобрел несколько подсвечников, еще несколько ваз и две или три бронзовые статуэтки. Она носилась с ними по всей квартире и наконец пристроила их по своему вкусу, в то время как ты сидел с непрочитанной вечерней газетой на коленях, внутренне усмехаясь при мысли, что бы подумала Эрма об этой выставке произведений искусства.
— Ну вот теперь хорошо, — наконец сказала Миллисент, окидывая взглядом результаты своей работы. — Только вот сюда нужно поставить что-нибудь крупное, может, статуэтку побольше. Вчера на Бродвее я видела подходящую, группу девушек с ветками винограда, она стоила всего семь долларов.
— Статуя! — воскликнул ты.
— Да, для этого места.
— Я знаю, что сюда подойдет. Прекрасный белый мрамор и как раз того размера, что нужно. Завтра принесу.
На следующий день ты поехал на Парк-авеню, завернул свой бюст в газету и отнес его в такси. Ты боялся, что придется просить кого-нибудь помочь тебе дотащить его, но справился и сам, взвалив его на плечо. Через полчаса, запыхавшись после подъема по лестнице, ты поставил его на стол, снял бумагу и позвал Миллисент полюбоваться.
— Это очень современная работа, замечательное произведение искусства, — сказал ты. — Называется Уильям Завоеватель.
Она серьезно оглядела бюст, затем подошла поближе и потрогала необработанную колонну и гладкую белизну щек и лба. Ты так реально чувствовал ее руку, как будто она касалась твоей собственной кожи, и усилием воли подавил желание резко оттолкнуть ее — схватить ее за кисть руки обеими руками и вывернуть ее, чтобы в ней хрустнули кости.
— Он похож на тебя. — Она усмехнулась. — По-моему, точь-в-точь ты. — Она обернулась и оценивающе оглядела тебя. — Если бы ты действительно был таким, ты бы меня не боялся.
Пораженный, ты воскликнул:
— Господи милостивый! Я тебя не боюсь!
— Нет, боишься. Ты думаешь, что я злая, грешная, безнравственная. Все мужчины так думают только потому, что я ничего не стыжусь. Вот почему им безразлично, что я не очень хорошенькая.
— Кто тебе это сказал! Наверняка тебе кто-то это сказал.
Она только покачала головой и снова любовно погладила мрамор.
— Очень красиво то, как голова выступает из этого камня, — сказала она.
Она лишила твою затею всякой иронии, и ты пожалел, что не оставил бюст торчать в углу.
На следующий вечер ты приехал сюда, вошел в переднюю комнату и сразу упал в ближайшее кресло, не раздеваясь, недоверчиво тараща глаза и захлебываясь хохотом. Как же ты хохотал! Миллисент сидела в голубом кресле и читала, а рядом с ней на столе стоял Уильям Завоеватель с ожерельем из желтых хризантем на шее!
— Нет, это слишком роскошно! — задыхаясь, проговорил ты. — Господи, это просто невозможно! Эрма, дорогая, иди посмотри на это!
Миллисент, которая не шевельнулась и не улыбнулась, просто сказала:
— Не вижу здесь ничего смешного. Мне кажется, они очень хорошо там смотрятся.
Ты разразился новым, неудержимым приступом хохота. Затем внезапно оборвал смех.
— Послушай, — сказал ты, — просто ради любопытства, скажи, зачем ты это сделала?
Она закрыла книгу и посмотрела на тебя недрогнувшим взглядом:
— Не понимаю, что ты имеешь в виду. Просто повесила цветы.
— Ты сделала это для того, чтобы сделать из меня посмешище? Я спрашиваю просто из чисто научного интереса. Не обращай внимания на мое самолюбие.
— А почему я должна делать из тебя посмешище? Я не считаю тебя смешным.
— Ну же, не будь дурочкой, — настаивал ты. — О чем ты думала, когда вешала это ожерелье?
У нее вырвался смешок.
— Я думала о том, что если бы не истратила доллар на эти цветы, то от тех денег, которые ты дал мне на этой неделе, осталось бы целых двадцать долларов.
Ты беспомощно и с подозрением посмотрел на нее, желание смеяться прошло. Ты не испытывал обиды, это было слишком комично, даже если смотреть на это как на совпадение, ты до сих пор сомневаешься, действительно ли это было простым совпадением. Разве можно быть более разными, чем блестящая, циничная, ясно мыслящая Эрма и это жалкое серое насекомое? И при этом такое совпадение! Какие скрытые изменения в течение веков привели к столь идентичному поступку? Та твоя часть, которая еще сохраняла слабую способность притворяться, та, что смотрит на все со стороны, хотела бы рассказать об этом Эрме, чтобы насладиться ее восклицаниями восторга от такого совершенного подтверждения ее злой иронии по отношению к тебе.
Желание поделиться с Эрмой появилось, потому что она только несколько дней назад вернулась из поездки в горы, причем в необычайно хорошем настроении, с хорошим запасом всяческих сплетен. Тот первый обед наедине с ней в просторном и роскошно обставленном доме — твой первый обед без Миллисент за прошедшие два месяца — подарил тебе чувство невероятной благодарности и безопасности, которым ты был обязан Эрме.
Ты чувствовал, что при всем ее эгоизме и вкрадчивой жестокости она была твоим лучшим другом, что она была сильной, уверенной и умной; тебе хотелось рассказать ей о Миллисент, хотелось сказать ей: «Каким-то образом, непонятным мне самому, я привязан к мерзкой, невежественной шлюхе, которую я презираю. Она тупа, испорчена, извращена, фальшива (здесь Эрма улыбнется), но интимные прикосновения ее рук двадцать лет хранились у меня в памяти, и сейчас я ее беспомощный раб. Ради бога, подскажи, что мне делать!»
