из героев знаменитой передачи «На добраніч, діти!» - столь же знаменитый дед Панас. Настоящее его имя не должно быть забыто: Петр Ефимович Вескляров.
Впервые я увидел этого человека «живьем», а не на экране, весной 1970 года, когда пришел работать в детскую редакцию телевидения. Петр Ефимович был там уже старожилом. О нем ходили легенды и сплетни. Взрослые, главным образом из околоактерского мира, говорили, что он пьяница и плохой артист. Дети ничего не говорили. Они деда Панаса просто обожали.
Мне Петр Ефимович понравился сразу и навсегда. Восхитила его сочная украинская речь. Что порою он не отказывался от рюмки, это правда. И однажды был грех: дед пришел на передачу сильно подшофе, отчего передачу пришлось заменить мультиком. Но простите за банальность: а кто из господ актеров не пьет? Особенно, если у актера такая горькая доля, как у Весклярова.
Он был очень талантлив. И конечно его судьба могла бы быть иной, если бы не телевидение. В послужном списке Петра Весклярова роли в кино и в театре, но с тех пор как он стал дедом Панасом, режиссеры уже его не приглашали. Он был слишком узнаваем, и какую бы роль не сыграл - то ли большую, то ли эпизодическую, все равно зал закричал бы: «Дед Панас! Дед Панас!»
Незадолго до конца своей телевизионной карьеры Петр Ефимович рассказывал, что на него, как говорится «положил глаз» кинорежиссер. Да еще какой! Сам Василий Шукшин. Вескляров, чуть не плача, рассказывал, что Василий Макарович предложил ему роль запорожца в фильме по сценарию самого же Шукшина о Степане Разине. Эта роль была бы для украинского актера счастьем. А уж для Весклярова тем более. Вообще весь сценарий Шукшина, говорил Петр Ефимович, хватая меня за руку, «це мед, Володю, це був мед!» Но этому замыслу не суждено было осуществиться. Шукшин умер.
На телевизионном экране Петр Ефимович не играл, а жил. У него был редкий дар общаться со зрителем так же, как если бы этот зритель сидел рядом с ним в студии. Однажды, заканчивая свою очередную сказку, дед Панас вдруг взглянул на висевшие перед ним невидимые зрителю студийные часы и сказал: «О! А на великому годиннику вже пізно». Потом глянул на свои наручные часы и искренне удивился: «Дивись! І на малому теж пізно!» Эта импровизация не была предусмотрена сценарием, но я очень просил Петра Ефимовича как-то зафиксировать эти слова и не потерять их. Петр Ефимович согласился.
Я много лет был редактором его передачи, писал для него сценарии, и мы жили, что называется, душа в душу. Он часто повторял эту реплику, и всякий раз она звучала очень забавно. Но такого изумления от того, что и на больших, и на маленьких часах одинаково пришло время спать, я у него уже не видел. Он тогда в самом деле изумился. Он входил в образ так, что каждая его реакция то на куклу-партнера, то на воображаемого малыша-собеседника была совершенно естественной и потому неповторимой.
Было наслаждением наблюдать, как Петр Ефимович общался с куклой. Одно время таким собеседником деда был пес Бровко. Куклу этого здоровенного дворняги мы усадили рядом с дедом Панасом не потому, что таков был сценарный замысел. Напротив, нередко сценарии сочинялись под имеющуюся куклу, если ничего другого у нас под рукой не было. Но в случае с Бровком оба персонажа как нельзя лучше подошли друг другу. Этакий деревенский дедушка с деревенской же собакой. Однако если бы рядом с дедом сидело любое другое существо, какая-нибудь фея из французской сказки, он все равно оставался бы таким же естественным и простым дедом.
Он обладал качеством, совершенно необходимым всякому, кто находится перед телекамерой. Особенно, если беседует с детьми. Подобно тому, как английский джентльмен одинаково разговаривает с королевой и с горничной, так и дед Панас разговаривал со своими зрителями, как со взрослыми - без заигрывания и тем более без сюсюканья. И тем более без величественной снисходительности, так характерной для многих телепедагогов. Мол, ты еще маленький, ты еще не понимаешь, но я тебе, глупенькому, сейчас все объясню. Дед Панас мог быть даже несколько грубоватым со своим собеседником, но маленький зритель безошибочно видел за этой внешней суровостью настоящую, не наигранную любовь.
У всякого талантливого артиста много недоброжелателей. У Весклярова их оказалось более чем достаточно. Отношение к нему было именно таким величественно-снисходительным, какого он сам никогда и ни к кому не проявлял. Порою сквозь это высокомерие проступала откровенная зависть. Хотя на Петра Ефимовича не сыпались награды и звания. Но его любили дети - самые требовательные и придирчивые зрители.
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТЕТЯ КАТЯ!
Мне позвонила бывшая сотрудница Екатерина Семеновна и попросила дать в суде показания о том, что с 1972 года мы с нею работали на телевидении в одной редакции. Она была помощником режиссера, потом режиссером и одновременно ведущей, а я - заместителем главного редактора. Мои показания должны были помочь ей получить нормальную пенсию. По каким-то нелепым законам пенсия телеведущего значительно больше пенсии телережиссера, хотя оба они работники творческие, а не технические. (Я, впрочем, не понимаю, почему труд технических работников оценен ниже нашего, но это другой разговор).
В трудовой книжке Екатерины Семеновны не отражено, что она вела передачи, и доказать это можно было только через суд. По существу он был формальностью. Никто на украинском ТВ не возражал, чтобы Екатерина Семеновна получала достойную пенсию. Так что все это можно было бы не вспоминать, если бы не имя: Екатерина Лозовенко, тетя Катя, знаменитая ведущая знаменитой передачи «Катрусин кінозал», которую неотрывно смотрели миллионы украинских детишек.
Если бы 35 лет назад кто-то сказал, что мы с Катей будем хлопотать в суде за ее пенсию, мы бы долго смеялись. Она пришла к нам совсем юной. Но с «красным дипломом» театрального института и с полуторагодичным стажем работы в Винницком театре. Может, сейчас это хороший театр, но тогда он был плохим. Катя бросила провинциальную сцену и вернулась в Киев работать на телевидении. 13 марта 1972 года она позвонила в нашу редакцию с проходной и попросила заказать ей пропуск. Трубку взял я и первый пропуск новой сотруднице заказал тоже я. Все эти детали я забыл, но Катя напомнила.
Ей дали какую-то самую низкую должность из всех, что-то вроде сходи-принеси. Смотреть, как выпускница столичного театрального вуза выполняет мелкие поручения, было грустно. А уж ей-то было и вовсе тоскливо.
И тогда мне пришла в голову мысль, что Катя может осуществить то, что давно уже вертелось у меня в голове. Телевизионные передачи, уверял я тогда и уверен в этом сейчас, обязательно должны быть технологичными. Украинское телевидение и сейчас не богато, а тогда было очень бедно. Не хватало не только техники. Не хватало профессионалов. Хотя их было немало, особенно среди технарей, которым теперь не дают хороших пенсий. Я с почтением вспоминаю имена многих моих коллег, но в массе режиссеров, которые не нашли себя ни в кино, ни в театре, среди журналистов, которых не брали ни газеты, ни радио, - в этой массе профессионалы как-то растворялись.
Всем хотелось делать передачи, «как в Москве». Но такой техники, денег и возможностей, как в Москве, у нас не было. Поэтому слишком часто (к счастью, не всегда) усилия уходили «в свисток». Творческая группа тратила время и силы на то, чтобы выбить транспорт, время для видеозаписи и монтажа. На собственно творчество времени не оставалось.
Передача, которую я придумал для Кати, была простой до примитивности. Ведущая - она должна была называться своим именем, тетя Катя - сидит с куклой, тоже Катей, Катрусей, и показывает детям мультики. Мне немедленно указали на то, что называть взрослых тетями и дядями непедагогично. Пришлось выдержать эту атаку. Но самое неприятное случилось потом. Екатерина Семеновна узнает об этом только сейчас.
Перед еженедельной летучкой, где рецензенты давали оценки передачам, а руководство Гостелерадио УССР давало указания, ко мне подошел очередной рецензент и сказал по-дружески: «Володя, то, что вышло в эфир с этой актрисочкой, - кошмар. Я в рецензии ничего об этом не скажу, но ты закрывай эту дурацкую передачу». Я бы пропустил его слова мимо ушей, если бы их не сказал очень авторитетный телевизионщик, профессионал. Меня бросило в пот.
Не помню, как я отбивался от критиков, но вскоре на передачу пришел мешок писем, и эта
