наши люди растут вверх, и только вверх, а не вширь, как вы. Зато, когда вы говорите, я чувствую себя почти дома. Именно так черногорцы и обращаются к девушке. Это из-за того, чем вы питаетесь?
Я отвернулся, чтобы не пришлось давить ухмылку. Вульф прогромыхал:
– Чем я могу вам помочь, мисс Лофхен?
– Ах да. – В ее глазах опять плеснулась тревога. – Стоило мне вас увидеть, и я забыла все на свете. Я, конечно, наслышана о вас, только вы совсем не похожи на знаменитость. Вы больше похожи на… – Она замялась, потом сложила губки бантиком и продолжила: – Ну, все равно, просто вы очень известны и когда-то жили в Черногории. Как видите, я немало знаю о вас, Hvala Bogu. Так вот, я хочу нанять вас – из-за одной крупной неприятности.
– Я боюсь…
– Это не у меня неприятности, – быстро пояснила девушка. – Дело в моей подруге, она не так давно приехала в Америку. Ее зовут Нийя Тормик. – Длинные черные ресницы затрепетали. – Мы вместе работаем в школе Николы Милтана на Сорок восьмой улице. Может, знаете? Школа танцев и фехтования. Не слышали?
– Я знаком с Милтаном, – сердито ответил Вульф. – Как-то раз мы встречались в ресторане моего друга Марко Вукчича. Но, боюсь, в настоящее время я слишком занят…
– Мы с Нийей хорошие фехтовальщицы. Мы учились у Корсини в Загребе – на рапирах, саблях и шпагах. Ну, а уж танцы – это совсем просто. Лэмбет-уок мы выучили минут за двадцать, а богачей мы обучаем ему за пять уроков, за хорошую плату. Только платят Николе Милтану, а нам перепадает уже не так много. Поэтому сейчас, когда Нийя влипла в эту глупейшую неприятность, мы не можем себе позволить заплатить вам так же много, как, наверное, вам платят другие, но в разумных пределах… Ведь мы же из Загреба. Беда, в которую попала Нийя, нешуточная, хотя она совершенно ни в чем не виновата, она ведь не какая-нибудь воровка, это дураку ясно. Но ее могут посадить в тюрьму, так что, пожалуйста, поторопитесь…
Вульф скривился, всем своим видом показывая, как ему, при его стойком отвращении к работе, невыносимы уговоры, да еще когда счет в банке исчисляется пятизначной цифрой. Пытаясь остановить жестом ладони поток слов посетительницы, он увещевал:
– Но я же говорю вам, я сейчас слишком занят…
Она не обратила на его слова ни малейшего внимания.
– Я пришла к вам вместо Нийи, потому что у нее сегодня очень ответственный урок, а нам с ней необходимо сохранить работу. Но, конечно, вам нужно встретиться с ней самой, так что вы должны отправиться в школу Милтана – он как раз сегодня назначил там встречу, чтобы разобраться с происшедшим. Право же, сущая нелепица, какую только можно вообразить, – предположить, что Нийя способна залезть кому-то в карман и украсть бриллианты, – но будет просто ужасно, если все кончится так, как говорит Милтан, – если бриллианты не будут возвращены… впрочем, подождите… я же должна вам рассказать…
Я открыл рот от изумления. Обычно, когда в одиннадцать утра Вульф приходит в кабинет после того, как два часа провел в оранжерее на ногах, он усаживается в кресло перед подносом с пивом, которое приносит Фриц, слушая мои мелкие колкости, и сдвинуть его с места в это время совершенно невозможно. Но сейчас он поднимался с кресла; и поднялся, заметьте! С неясным бормотаньем, которое можно было принять и за извинение, и за проклятие, не взглянув ни на нее, ни на меня, он прошествовал вон из кабинета через дверь, ведущую в прихожую. Мы проводили его глазами, после чего чужестранка повернулась ко мне я в первый раз увидел, что глаза ее широко раскрылись.
– Он что, заболел? – резко спросила она.
Я покачал головой и пояснил:
– Обычная выходка в его стиле, хотя вам может показаться, что это какое-то заболевание. Правда, ничего определенного в его недомогании не найти – вроде там сотрясения мозга или коклюша. Однажды, когда в том кресле, где вы сейчас сидите, находился один уважаемый юрист… что, Фриц?
Дверь, которую закрыл за собой Вульф, открылась снова, и на пороге возник Фриц Бреннер. Судя по его лицу, он был сбит с толку.
– Пожалуйста, Арчи, выйди на минутку на кухню.
Я поднялся и, извинившись, вышел. В кухне на большом покрытом клеенкой столе были разложены заготовки для обеда, но, ясное дело, Вульфом не завладело внезапное любопытство к приготовлению пищи. Он стоял за холодильником, с лицом, описать которое я не берусь, и резко приказал мне, едва я вошел:
– Выпроводи ее!
– Господи! – Я решил, что могу позволить себе немного его подначить. – Она же пообещала заплатить в разумных пределах, разве нет? Такая девушка растопила бы сердце даже крокодилу! Если вы по ее глазам прочли, что ее подруга Нийя и в самом деле стибрила те стекляшки, вы могли бы, по крайней мере…
– Арчи. – Едва ли не впервые я видел Вульфа настолько раскипятившимся. – Я всего один раз в жизни удирал со всех ног, от одной особы – дамы из Черногории. Это случилось много лет назад, но каждый мой нерв помнит все, как сейчас. Я не желаю и не берусь описывать свое состояние, когда эта черногорка нежным голосом проблеяла «Hvala Bogu». Выпроводи ее!
– Но ведь не…
– Арчи!
Я понял, что дело безнадежно, хотя понятия не имел, в самом ли деле он ударился в панику или просто юродствует. Я плюнул на все и, вернувшись в кабинет, остановился перед черногоркой.
– Мистер Вульф очень сожалеет, но он не сможет помочь вашей подруге. Он слишком занят.
Она слегка откинула голову, чтобы посмотреть на меня. Дыхание ее участилось, а рот приоткрылся.
– Как не сможет – он должен! – Она вскочила, и я отступил на шаг под ее сверкающим взглядом. – Мы же из Черногории! Она… моя подруга… она… – Негодование душило ее.
– Я все сказал, – непреклонно оборвал я. – Он не хочет за это браться. Иногда мне удается его переубедить, но всему есть предел. Кстати, что означает «Hvala Bogu»?
Она уставилась на меня.
– Это значит «Слава Богу». Если я его увижу, скажите ему…
– Не стоило вам говорить этих слов. Они напомнили ему Черногорию. А у Вульфа на нее аллергия. Простите, мисс Лофхен, но ничего не получится. Я его знаю от «А» до «У». «У» означает «упрямый как осел».
– Но он… Мне необходимо повидаться с ним, скажите ему…
Оказалось, что она тоже довольно упряма – чтобы выставить ее, мне понадобилось не меньше пяти минут – мне вовсе не хотелось вести себя грубо; в конце концов, я ничего тогда не имел против черногорских барышень, если не считать их немыслимого произношения. Наконец я закрыл за ней дверь и, вернувшись в кухню, язвительно провозгласил:
– Думаю, опасность миновала. Идите за мной, не отставая, а если я вдруг заору благим матом, бегите, словно за вами черти гонятся.
Неразборчивая воркотня Вульфа мне в спину напомнила, что с ним лучше сглаживать острые углы, а потому, когда он спустя пару минут вернулся в кабинет и вновь утвердился в своем кресле, я и не заикнулся, чтобы объяснить свою точку зрения. Вульф пил пиво и ковырялся в стопке каталогов, а я проверял накладные от Хена и делал еще кое-какую рутинную работу. Чуть позже Вульф попросил меня приоткрыть окно, и я понял, что скандалист уже немножко поостыл.
Напрасно мы – или кто-то из нас – думали, что на сегодня с Балканами покончено. После одиннадцати часов, когда я нахожусь вместе с Вульфом в кабинете, входную дверь посетителям обычно открывает Фриц. Примерно в полпервого он вошел в кабинет и, сделав положенные три шага, объявил о посетителе, который назвался Шталем, а про род своих занятий сказал лишь, что он служит в Федеральном бюро расследований.
Я длинно присвистнул и осторожно воскликнул:
– Ого!
Вульф слегка приоткрыл глаза и кивнул, и Фриц пошел приглашать посетителя.
Нам еще не приходилось сталкиваться в работе с агентом ФБР, и, когда тот вошел, я удостоил его высочайшей чести, развернув свой стул на целых сто восемьдесят градусов. Вошедший был субъект как субъект, невысокий, широкоплечий, с умными глазами, пожалуй, только подбородок подкачал, да и ботинки
