конкурировать. Разумеется, вся русская оппозиция в этих республиках не стала голосовать за такой блок, хотя в значительной части могла бы поддержать «Отечество» при иной коалиционной политике. Те, кто ранее был склонен считать Лужкова «своим среди чужих», теперь убедился в том, что ошибался.
Партийная бюрократия сожрала зиму и весну 1999 года, в течение которых «Отечество» не провело ни единой общероссийской акции, а идейная неразборчивость породила дикую по своему непрофессионализму программу (собственно программу и пустопорожний манифест к ней). Наконец состоявшийся московский митинг «Отечества» показал, что у движения практически нет массовки даже в вотчине Лужкова, а активистам «Отечества» не о чем говорить, и они просто уступили микрофон коммунистам. Даже крайне удобная во всех отношениях тема митинга — война в Югославии — не позволила «Отечеству» отличиться. Организация показала себя приготовишкой в политике. По уровню организационных и информационных технологий, как и по уровню профессионализма в подготовке программных документов, «Отечество» оказалось в лучшем случае на уровне 1991–1992 года. Это проявлялось даже в деталях: в порядке ведения съездов, в способе подготовки документов, в отношениях с региональными отделениями и т. п. По этому параметру даже прежняя «партия власти» НДР выглядела на голову выше.
При крайне неблагополучном положении в других политических организациях, положение «Отечества» выглядело просто катастрофическим. Не было буквально ни одного параметра, по которому «Отечество» могло бы доказать свои преимущества. Коммунисты, жириновцы, яблочники, эндээровцы должны были просто благодарить судьбу за такого конкурента-самоубийцу. Лужков с Шаймиевым могли только скупать голоса. Лужков, чувствуя, что его организация буквально разваливается на глазах и пудовой гирей висит у него на ногах, начал искать, кому бы ее сбагрить вместе со всеми дрязгами и весьма вероятным провалом. Тут подвернулась отставка правительства Примакова, и Лужков предложил опальному премьеру первое место в партийном списке «Отечества». Любое поражение Лужков списал бы именно на него, а любую победу присвоил бы себе. Собственно, только за Примакова, как за старую свою любовь, еще могли отдать голоса несколько процентов избирателей. Примаков и сделал Лужкову фракцию в Думе, ставшую позднее предметом торговли Путина со столичной олигархией и примкнувшим к ней этноолигархам. В жалком состоянии, но барьер для проникновения в парламент был преодолен.
Депутаты «Отечества», которые, благодаря Примакову, должны были появиться в грядущем парламенте, были обречены предстать в политике в самом жалком виде — еще более нелепом, чем у фракции НДР с 1995–1999 гг. Никакой единой законодательной политики, никакой единой позиции во фракционной борьбе от нее ожидать было невозможно. Так оно и вышло — ни единого пункта предвыборной программы «Отечество» даже не пыталось выполнить. Закон тунеядца, сформулированный Лужковым, оправдался. Система действовала без чиновников — сама по себе.
Весной-летом 1999 года Лужков проявил свои качества достаточно ярко, чтобы сделать некоторые примечательные наблюдения о его образе мыслей и стиле поведения.
Во-первых, Лужков подтвердил свою номенклатурную репутацию. Это выразилось в его неуверенности, что «Отечество» будет поддержано хоть кем-то из мало-мальски известных политиков. Когда в «Отечество» пошел косяк всякого рода отставников, Лужков почувствовал себя чуть ли не патриархом, которому следует заглядывать в рот. После избрания в лидеры «Отечества» Лужков мгновенно забронзовел и стал вести себя в точности как номенклатурный администратор, играя роль политического начальника, вокруг которого плетутся интриги, и ведется соревнование в подобострастии.
Политическая помойка «Отечества» распугала все мало-мальски приличные силы. А наполнялась, например, такими людьми, как Борис Пастухов, — тот самый замминистра иностранных дел, который в буйной молодости был первым секретарем ЦК ВЛКСМ и читал в своем отчетном докладе очередному комсомольскому съезду стихи генсека Брежнева. Потом в Думе-1999 лужковско-кириенковский блок пропихнул Пастухова в председатели комитета по делам СНГ и связям с соотечественниками. С большим ущербом для соотечественников.
Во-вторых, Лужков оказался человеком закомплексованным и трусливым. Стоило Кириенко сказать нечто о «неэффективности московского бюджета», как Лужков начал грубить, отбиваясь от комариного укуса ударами информационной оглобли. А уж когда состоялось недоразумение с вертолетом (воздушные службы не позволили вылет), на котором он должен был осматривать подмосковные угодья, Лужков просто завибрировал всем телом, рассыпая направо и налево домыслы о заговоре Кремля против Москвы.
В-третьих, Лужков снова продемонстрировал себя как политик совершенно безответственный. Карманная Московская Дума перенесла выборы мэра на декабрь 1999 года, чтобы дать возможность дорогому Юрию Михайловичу войти в президентскую гонку с защищенными тылами — проиграв президентские выборы, Лужков должен был остаться мэром. Но это означало, что «Отечество» рисковало не получить Лужкова во главе списка.
Данное решение Лужков принял, ни с кем не советуясь, по сути дела, предав своих соратников. Кроме того, это предательство существенно подрывало образ «Отечества», которое превращалось в партию московской бюрократии, предназначенную для использования в качестве обеспечения мэрских амбиций Лужкова, не более того. Даже если бы Лужков попадал в список «Отечества», надо было как-то оправдывать одновременные его претензии и на мэрство, и на парламентскую фракцию.
Казалось бы, Лужков в данном случае проявил себя как личность, стоящая над массой и проявляющая волю к власти. Как бы не так. Лужков явно трусил. Он боялся, что проиграет выборы. Даже когда Березовский стал стыдить Лужкова малодушной склонностью к двойной игре, Лужков не ответил агрессивно, не нашел аргументов. Наоборот, он совершенно потерял лицо. А усилившееся давление со стороны и вовсе выставило его перед публикой мальчишкой, наложившим в штаны.
Когда Лужкову не дали пролететь вертолетом над подмосковными полями, он и вовсе решил, что Кремль готовится к тому, чтобы его раздавить. Тут еще Кобзону не дали спеть про «Отечество» по первому каналу. «Произвол, произвол…», — запричитал мэр. Лужков, у которого руки уже были по локоть в крови, заговорил о демократии и законности. А еще о морали. А все потому, что Кремль добрался до дел лужковской жены мадам Батуриной, ворочающей немалыми капиталами под покровительством мужа (маленький такой бизнес — заказ на обустройство стадиона «Лужники» зрительскими креслами, с которого начинала будущая миллиардерша). А тут ФСБ еще потревожил столичный общак — этакий пенсионный фонд, который качал деньги для обеспечения достойной старости московской номенклатуры. Ухватили «хвостик» в размере 150 млн долларов, потянули его и увидели: дергаться стал Лужков.
Кстати, Москву совершенно напрасно считают городом, особым образом заботящимся о пенсионерах. Доплаты к пенсии есть, бесплатный проезд на городском транспорте есть, но все так, да не так. В 1996 году были введены общероссийские льготы для ветеранов труда по оплате коммунальных платежей, которые могли платить лишь половину того, что должны были оплачивать все остальные. В действительности московская бюрократия 4 года тормозила введение этой льготы, а потом устроила форменное издевательство над стариками. Льготы стали предоставлять только по справкам. Причем, чтобы такая справка была оформлена, в разных инстанциях каждый пенсионер должен был выбить другую справку — о том, что данной льготой в настоящий момент он не пользуется. Миллионы московских пенсионеров гробили здоровье в лужковских собесах и по поводу перерасчета пенсий, в котором каждый чиновник считал своим долгом по-своему трактовать записи в трудовых книжках, максимально сокращая трудовой стаж, а заодно и жизнь пенсионеров, которым бюрократия живодерски трепала нервы.
В 1999–2000 годах Россия имела шансы на избавление от ельцинизма. Для этого ей надо было сосредоточиться, напрячь душевные силы, чтобы не пропустить во власть политических двойников Ельцина, прежде всего — Лужкова. И Россия нашла в себе эти силы. Не Бог весть из какого источника почерпнула их, но все-таки…
Угробил репутацию Лужкова журналист Доренко, спущенный с цепи Березовским и его околокремлевским кланом. И подобрал-то Доренко сюжеты, которые лежали на поверхности, а шуму было — на всю Россию! Вот как сработала информация, которая доселе оставалась под спудом.
Началось все как-то скромно — с комментариев сообщений зарубежной прессы о том, что Лужков купил скаковую лошадь для себя и двух пони для своих детей. На это Лужков оскорбился, а его Жена сказала, что не найдется такая лошадь, которая смогла бы долго вынести тело ее мужа. Действительно, почти стокилограммовый вес «человека в кепке» не очень годится для седока. Который, к тому же, может пройти под конским брюхом не сильно изгибая позвоночника. Лужков тогда очень обиделся на Доренко. Но
