— Мне наплевать на то, что ты считаешь. Я не позволю тебе испортить вечер. Это подарок Коррин. Мы проводим его для Коррин. Мы хотим дать ей хорошее начало, а не тебе!
— Коррин? Ты с ума сошел? Она моя дочь, но она — еще малютка. Я не хочу, чтобы она стала такой же пустой и легкомысленной, как большинство собравшихся здесь женщин — такой, как твоя мать. И, кроме того, она даже не подозревает о том, что мы здесь устраиваем. А все затраты на такую крошку, какой бы чудесной и бесценной она не была… это… грешно.
— Это не грешно, — ответил он, вдавливая сжатую в кулак правую руку в свою ладонь.
Я никогда не видела, чтобы он прежде так яростно спорил.
— Это то, чего она заслуживает!
— Заслуживает? — я чуть не рассмеялась.
— Ты ревнуешь, — сказал он, указывая пальцем на меня. — Ты ревнуешь к младенцу. Ты ревнуешь к Алисии за то, что она родила такую чудесную малышку, ты завидуешь ее голубым глазам, золотым волосам и изумительному цвету лица. Ну, я это не потерплю, ты поняла? Я не потерплю этого!
Он снова сжал руки в кулаки. Я решила, что он взбешен, пьян и готов ударить меня, но я не позволю ему угрожать мне.
— Нет, Малькольм, это ты ревнуешь. Ревнуешь ко мне и к дочери.
—Что?
Мое суждение, казалось, смутило его. Он попятился, словно я собиралась ударить его.
— Она моя дочь, а не твоя. В ней нет ни капли твоей крови и ни капли тебя… И я этому рад.
Он смотрел на меня ненавидящим взглядом, но я не могла позволить ему оскорблять меня и впредь.
— О, нет, Малькольм, здесь ты не прав. Ты хотел, чтобы я стала матерью этому ребенку. И я буду ею. Она — моя, стала моею с той минуты, когда я согласилась участвовать в твоем маленьком представлении. Но сейчас, Малькольм, это не просто спектакль, это жизнь, твоя и моя, наших сыновей и нашей дочери. Это наша семья, и я такая же Фоксворт, как и ты.
— Я прошла мимо него и открыла дверь библиотеки. — Я возвращаюсь к гостям, — сказала я, — ты можешь оставаться здесь и спорить с самим собой.
Он собрался и вышел вслед за мной, время от времени бросая в мою сторону уничтожающие взгляды, на что, впрочем, я мало обращала внимания. В двенадцать часов нянечка должна была отнести малышку спать. Я не отпускала мальчиков, хотя они и устали, затем все мы впятером сфотографировались у большой Рождественской елки.
Малькольм держал на руках Коррин, а оба мальчика стояли рядом со мной и держали меня за руки. Вспыхнули юпитеры, и гости зааплодировали. Малькольм сиял от гордости за свою дочь. Она не спала и даже не плакала.
— Она чувствует, что это — ее праздник, — объявил он и посмотрел на меня испепеляющим взглядом. Толпа зааплодировала его остроумию.
— Тост, — провозгласил Этно Аллен, один из партнеров Малькольма.
Он скорее был подпевалой у Малькольма. Подняв бокал, он дожидался, пока официанты быстро не обегут гостей.
— За Фоксвортов, — провозгласил он, — и особенно за их чудесную новорожденную, Коррин. Поздравляю всех с Рождеством и с Новым Годом.
— Ура, ура! — закричали присутствовавшие и опустошили бокалы.
Под звуки торжественного марша Малькольм обошел всех собравшихся, подняв дочь высоко к потолку.
Я прижала мальчиков к себе.
— Папа любит ее больше, чем нас, — сказал Мал. Он был очень чувствительным. Это давало мне надежду.
— Вам придется привыкнуть к этому, Мал, — сказала я и прижала сыновей к своей груди.
Я любила их беззаветно, и моей любви хватило бы и на троих детей. Никто не останется без внимания. Я поцеловала их и прижала к себе, пока мы втроем наблюдали за тем, как торжественно Малькольм обходит гостей, держа дочь на руках, словно маленького ангелочка, и при этом широко улыбался.
КОРРИН
С того самого первого Рождественского вечера Малькольм всегда подчеркивал, что его любовь к Коррин не имеет границ. Мальчики понимали это и очень переживали, а я пыталась утешить их и переубедить, повторяя, что все дети одинаково дороги родителям, и мы будем лелеять их, я и Малькольм, хотя ему было нелегко демонстрировать свою любовь к сыновьям. Я полагаю, что мальчики были действительно счастливы вернуться в школу, так неуютно им было ощущать ту шумиху, которую устраивал Малькольм из-за любого каприза Коррин. Вечерами он стал чаще бывать дома, хотя прежде он нередко засиживался в гостях. Он гулил и мурлыкал над Коррин, не забывая при этом воспитывать или ругать Мала и Джоэля. Мое сердце принадлежало сыновьям. Они были нежные, любящие и заботливые, терявшиеся от тех расточительных ласк, которые сыпались на дочь. Когда они уехали, я также решила уделить ей внимание.
Но Малькольм настоял на том, чтобы в доме осталась нянечка, приглашенная еще во время родов. Всякий раз, когда я пыталась взять малышку в руки, женщина ворчала за моей спиной, недовольная тем, как я обращалась с дочерью. Это возмущало меня.
Однажды утром, когда миссис Страттон кормила Коррин из бутылочки, я взорвалась.
— Я говорила вам много раз, что только я могу кормить малышку. Как вы смеете ослушиваться ме- ня.
— Мадам, — с ехидством возражала она. — Мне никогда не говорили, что я должна выполнять ваши приказы. Напротив, мистер Фоксворт наставлял меня, что это моя обязанность и даже составил для меня график всех процедур.
— Что? — я была ошеломлена. — Я хочу, чтобы вы немедленно покинули наш дом сегодня. В ваших услугах мы больше не нуждаемся.
— Я боюсь, что произошло непредсказуемое, миссис Фоксворт, — упорствовала миссис Страттон. — Когда мистер Фоксворт нанимал меня, мы договорились, что ребенок будет находиться под моим полным попечением Я просто взбесилась, но не хотела, чтобы моя злость навредила ребенку, а поэтому вышла из комнаты. Все утро я ходила по коридорам Фоксворт Холла, горя необузданной яростью и желанием перехватить инициативу у Малькольма.
Днем вновь я испытала удивление: прибыли декораторы. Это вновь решил Малькольм без моего согласия. Они прошли в соседнюю с моей комнату и начали обустраивать ее под детскую для Коррин. Именно Малькольм решил, что ей не следует находиться в детской наших мальчиков. Заказали новую мебель и потому, как рьяно начали свою работу декораторы, я поняла, что все должно было быть выполнено очень скоро. Малькольм не жалел средств для дочери, а мне было запрещено делать какие-либо замечания о цвете обоев и ковров, а также меблировке. Декораторы не считались с моим мнением, а порой просто не обращали на меня внимания.
Весь день я накапливала в себе гаев. Я пыталась найти Малькольма на работе, но он никогда не говорил со мной по телефону. В первые несколько недель после рождения Коррин он иногда звонил и спрашивал меня о ее самочувствии, но чаще беседовал с миссис Страт-тон. Если мне удавалось дозвониться, то мне обычно отвечали, что он на совещании или его нет на месте. Было бесполезно просить его перезвонить мне. Когда бы я не просила его об этом, он отвечал, что очень занят, и никогда не звонил.
Я ждала его у дверей библиотеки, когда он вернулся домой довольно рано в этот вечер. Он пришел бы и раньше, но по пути зашел в магазин детской одежды и закупил пять новых спальных комплектов для Коррин. Держа пакеты в руках, он светился счастьем, стремясь как можно скорее увидеть свое дитя.
Я была позабавлена тем, как он разговаривает с ней. Она словно должна была понимать его реплики, обещания, стремление сделать ее чрезвычайно образованной и воспитанной. Иногда, слушая его слова, обращенные к ней, я испытывала легкий озноб. Казалось, он всерьез считал ее своей матерью, которая выпила волшебный эликсир из кубка юности, и вновь стала младенцем. Он считал, что она была ребенком, но с умом взрослой, женщины, понимавшей все, особенно сказанное им.
