многие спустились на двор. И стали ждать, чем закончится суд.
XIV
Распахнулись двери, и вышел Каиафа. И вид его был как бы в лихорадке: глаза блестели как дорогие камни, и щёки пламенели. И тога его была разорвана от ворота до пояса. Был же у иудеев обычай рвать на себе одежду, когда слышали они хулу на Бога Израилева. За хулу же побивали виновного камнями. И понял я: вырвали у Него хулу и постановили предать Его смерти.
И увели Его связанным. Я же остался стоять, потому что вдруг точно бес оставил меня, и горячка отошла прочь – увидел я дела свои, и страх объял меня. И понял я, что не могу больше быть ни с Ним, ни с иудеями.
Вернулся в разорванной тоге Каиафа, который выходил куда-то. И я прошёл за ним в покои, где дожидались его другие члены синедриона. Он же, завидев меня, удивился и говорил так:
– Чего же ты ждёшь? Ступай в дом свой есть опресноки и агнца с горькими травами...
Я же, разглядывая, как чёрный блестящий волос курчавится на груди его, спросил:
– Разве Закон наш дозволяет брать под стражу без жалобы свидетелей?
– Разве это твоё дело думать о Законе? Разве ты книжник?.. Или, может быть, первосвященник?.. Ам-хаарец!..
И, переглянувшись с первосвященниками, стали смеяться.
– Ступай себе!..
Махнул лениво рукой Каиафа, и в рубин на его пальце упал луч от светильника. И кровавая змейка, вспыхнув где-то внутри камня, на мгновение рассекла его ломаной диагональю. Но исчезла, и камень потух, и снова сделался чёрным.
– Вы привели в свидетели Елеазара, когда все знают, что он дрессирует голубей…
Думал я, что он велит выгнать меня, но он повернулся и слушал меня со вниманием.
– Разве могли вы собирать синедрион ночью?
Тогда усмехнулся Каиафа:
– Не Он ли учил: не человек для субботы?..
Я же сказал:
– Разве и ты ученик Его?
Послышались слова возмущения от первосвященников и старейшин, и ликтор, бывший рядом, шагнул в мою сторону. Но Каиафа, сделав ему жест оставаться на месте, сказал:
– Так ли уж важен Закон, когда весь народ может погибнуть?
Воскликнул я:
– О народе ли иудейском печёшься ты, первосвященник? А может, просто боишься потерять, что имеешь?..
Но он тихо спросил меня:
– А ты? Не потому ли и ты предал нам Его?
Тогда достал я кошелёк и, глядя себе под ноги на розовый мозаичный пол, сказал:
– Согрешил я, предав кровь невинную…
Но он молчал. Когда поднял я на него глаза, увидел, что был он весел. Смех играл в глазах его и дёргал за уголки губ. И, оскалив зубы, сказал Каиафа:
– Что нам до того?.. Смотри сам…
Тогда швырнул я кошелёк ему под ноги и бросился вон. Вслед мне полетел его смех – смех победителя, не знающего пощады и жалости.
XV
Выйдя от Каиафы, заметался я, потому что не знал, куда идти теперь. И бежав через весь город, оказался у
