буду; поэтому ты — тоже лжец. Разве не так? — Она засмеялась. — Посмотри на меня, Кристофер. Кого я тебе напоминаю?
Она отодвинулась от него и дала ему время на раздумье, но так как он не отвечал, она продолжала:
— Ну, смелее — я ведь ее копия, не правда ли? Я помню последнюю ночь в Фоксворт Холле, когда гости веселились у елки, а в библиотеке она заламывала руки, как я сейчас. Она рыдала, что отец избивал ее и принуждал сделать то, что она сделала. Жаль, что тебя там не было! Так что не стесняйся, ударь меня, Крис! Закричи на меня, но покажи, что ты тоже человек!
Я видел, что у него кончается терпение. Я трепетал: что сейчас произойдет? Я хотел подбежать к ним, потому что, если только он поднимет на нее руку — я стану защищать ее. Я не позволю ему бить мою мать.
Может, она услышала мои мольбы? Она отпустила его и снова сползла на ковер.
Мне было стыдно за них. Что произошло в Фоксворт Холле, и кто ее мать, которая заламывала руки? И где же был тогда дядя Пол? Тогда, когда мама еще не встретила Криса — его младшего брата? По крайней мере, нам так говорили. Или родители лгут?
Он опять опустился на колени возле нее и нежно обнял. На этот раз она не оттолкнула его. Он покрыл ее лицо поцелуями.
— Крис, как ты можешь любить такую суку? Как ты можешь прощать мои дикие выходки? Я такая же сука, как и она, но я отдам всю свою жизнь, чтобы исправить то зло, что она натворила.
Они замолчали, глядя друг на друга и тяжело дыша. Страсть была в их взглядах. Она долго скрывалась при людях, но теперь полыхнула огнем, что обожгло и меня.
Я стыдливо прокрался обратно в свою комнату. Я и так увидел слишком много: они катались по полу гостиной, оба дикие, стягивая друг с друга одежду. Неужели женщина сама начинает любовную игру, расстегивая мужчине брюки, думал я против своей воли. Даже если она и жена?
Я побежал в сад. Там, возле обнаженных мраморных статуй, белеющих во мраке, я упал на траву и зарыдал. Первое, что я увидел, подняв голову — была статуя Родена «Поцелуй». Хотя это всего лишь копия, но мне она о многом говорила.
Ребенком я думал, что связь моих родителей неразрывна, а их любовь — это гладкая красивая ткань. Теперь она была порядком запятнана. Может быть, мы просто не слышим их споров? Я старался вспомнить и не мог, кроме коротких стычек, которые вскоре разрешались.
Ты слишком взрослый, чтобы плакать, упрекнул я себя самого. Четырнадцать — это уже почти мужчина. У меня уже начинали расти усы. Все еще всхлипывая, я побежал к стене и забрался на дерево. Там, в своей любимой развилке, я уселся и стал смотреть на особняк, призрачно белеющий в лунном свете. Я думал о том, кто был отцом Барта. Почему Барта не назвали именем его отца? Это было бы так естественно. Почему Барт, а не Пол?
Пока я сидел, с моря начал подбираться туман, вскоре скрывший особняк из глаз. Все вокруг плавало в густом сером тумане: пугающе, таинственно, нереально.
Вдруг со стороны особняка послышались сдавленные звуки. Будто кто-то плакал. Вздохи, всхлипы перемежались молитвами и мольбами о прощении.
О, Боже! Неужели та женщина в черном плачет тоже? Слишком много слез… Что же она могла совершить? Неужели всем взрослым приходится скрывать какое-то постыдное прошлое? Неужели и мне, когда я вырасту?
— Кристофер… — послышался ее вздох.
Я отпрянул и вглядывался во тьму. Откуда ей известно имя моего папы? Или она о другом Кристофере?
Я понимал только одно: что-то угрожало спокойствию всех нас. Барт стал еще более странным, чем всегда. Что-то или кто-то на него влияло. Я готов был дать голову на отсечение, что это так. Но, как бы там ни было, если уж я не мог ничего понять из разговора мамы с папой, то Барт и подавно.
Что-то происходило с Бартом, что-то — с моими родителями. Я чувствовал непомерную тяжесть на своих плечах. А они не были еще вполне крепкими.
Однажды днем я намеренно пришел из балетной школы пораньше. Мне хотелось узнать, что делает Барт, когда меня нет дома. Его не было дома, его не было в саду; следовательно, оставалось одно: он — в том доме по соседству.
Я легко отыскал его. Но, к моему удивлению, он сидел на коленях у этой леди, вечно одетой только в черное. Я задохнулся от возмущения: каков мошенник! Я тихонько подошел к окну зала, который она любила больше остальных. Она пела ему, а он, уютно свернувшись, смотрел снизу вверх в ее покрытое вуалью лицо. Его большие темные глаза были совершенно невинны. Но вдруг выражение их изменилось на лукавое, и он спросил странным тоном:
— Ты ведь не любишь меня на самом деле?
— Люблю, люблю, — мягко проговорила она. — Я люблю тебя больше, чем кого-либо любила прежде в своей жизни.
— Больше, чем могла бы любить Джори?
А какого дьявола она станет любить меня?
Она засомневалась, отвела взгляд, потом проговорила:
— Да, ты для меня — особенный…
— А ты будешь всегда любить меня больше других?
— Всегда, всегда…
— И ты мне подаришь все, что я хочу?
— Все, все… Барт, как только ты придешь ко мне в следующий раз, ты найдешь здесь свое заветное желание, ожидающее тебя…
— Так бы давно! — проговорил он вдруг жестким наглым тоном.
Меня это удивило, хотя Барт всегда на глазах менял выражения, походку, тон… Играет, вечно играет. Сейчас голос его звучал так, будто за него говорил кто-то многими годами старше.
Надо пойти рассказать маме и папе. Барту необходимы друзья его возраста, а не престарелая леди. Нездорово для мальчишки быть в одиночестве. И я опять вспомнил о том, почему это наши родители никогда не приглашают в дом своих взрослых друзей с детьми, как это делают другие родители. Мы живем совершенно изолированно, и вот приезжает эта мусульманка, или кто она там, и завоевывает потихоньку любовь Барта. Мне бы радоваться за брата, но странно: меня это очень беспокоило.
Барт встал и проговорил:
— До свидания, бабушка.
Он сказал это вполне обычным своим мальчишеским голосом.
Черт возьми, что он разумел под словом бабушка?
Я терпеливо выждал, пока Барт перелезет через стену, обогнул особняк и постучал в ее дверь. Я думал, что мне откроет тот старый дворецкий, но открыла сама старая леди, посмотрев в глазок и спросив, кто там. Я гордо назвался полным именем, как сделал бы мой отец.
— Джори, — прошептала она и сейчас же открыла дверь. — Входи.
По всему было видно, что она была счастлива видеть меня. Я прошел, в сумраке холла заметив промелькнувшую и скрывшуюся фигуру.
— Я так счастлива, что ты пришел. Твой брат был здесь и уплел все мороженое, но я могу предложить тебе напиток с содовой и печенье.
Ничего удивительного после этого, что Барт не ест вкуснейшие кушанья Эммы. С такой роскошью они не могли поспорить.
, — Кто вы? — зло спросил я. — Вы не имеете права кормить моего брата.
Она отступила, задетая за живое, униженная.
— Я пытаюсь уговорить его, чтобы он подождал до времени после ленча, но ничего не могу с ним поделать. И, пожалуйста, дай мне объяснить, не суди сгоряча.
Она жестом пригласила меня в один из уютных залов и указала на стул. Я хотел отказаться, но любопытство подвело меня. Она провела меня в комнату, которая показалась мне сравнима с дворцами французских королей. Там было концертное пианино, банкетки, пуфики, резные стулья, огромный
