Он высунул голову из-под одеяла. Мы с Джефферсоном были такие разные. Он никогда не унывал и не расстраивался из-за погоды, если она не мешала его планам. Он одинаково играл как под теплым легким дождиком, так и в солнечную погоду. Он жил в своем мире фантазий, мире, где ничего не может случиться. Миссис Бостон приходилось звать его по четыре-пять раз, чтобы оторвать его от игры, при этом он обычно сердито хмурился и щурил свои темно-синие глаза. У него был папин темперамент, глаза и фигура, но рот и нос у него были мамины. Его волосы были темно-каштановыми в течение почти всего года, но летом, может, из-за того, что почти все свое время он проводил на солнце, они выгорали до соломенного цвета.
– Сегодня твой день рождения, – объявил он, не обращая внимания на мое возмущение. – Я собираюсь шестнадцать раз дернуть тебя за уши и потом еще раз на счастье.
– Нет. Кто тебе сказал об этом?
– Реймонд Сандерс.
– Ну, передай ему, чтобы он сам себя дергал за уши шестнадцать раз. Слезай с моей кровати и отправляйся в свою комнату, мне нужно переодеться, – приказала я.
Он сел, укрыв одеялом коленки, тараща на меня свои темные любопытные глаза.
– Как ты думаешь, какие подарки ты получишь? Ты получишь кучу подарков, потому что приедет очень много гостей, – добавил он, разводя руками в стороны.
– Джефферсон, неприлично думать о подарках. Хорошо уже то, что все эти люди приедут, несмотря на то, что некоторые живут очень далеко. А теперь убирайся отсюда, пока я не позвала папу, – я указала на дверь.
– Ты получишь много игрушек? – с надеждой спросил он, глядя на меня глазами, полными ожидания.
– Я даже и не думаю об этом. Мне исполняется шестнадцать, Джефферсон, а не шесть.
Он усмехнулся. Джефферсон терпеть не мог, когда ему дарили на день рождения одежду вместо игрушек. Он торопливо открывал коробку и, видя только одежду, с надеждой хватался за следующую.
– Почему шестнадцатилетие – это так важно? – спросил он.
Я отбросила назад волосы так, что они рассыпались по моим плечам, и села на кровать.
– Потому что, когда девочке исполняется шестнадцать, к ней начинают относиться по-другому, – объяснила я.
– Как?
Джефферсон всегда был просто напичкан вопросами. Он сводил с ума всех своими «почему?», «как?» и «что?»
– К тебе начинают относиться как ко взрослому, а не как к ребенку или такому малышу, как ты.
– Я не малыш, – запротестовал он. – Мне девять лет.
– Но ведешь ты себя как маленький, когда каждое утро подкрадываешься ко мне и визжишь. А теперь иди и переоденься к завтраку, – сказала я, вставая. Мне нужно принять душ и выбрать, что одеть.
– Когда приезжает тетя Триша? – спросил он, вместо того, чтобы уйти. Он обычно задавал тысячи вопросов.
– Сразу после полудня.
– А Гэйвин?
– В три или четыре часа. Все? Джефферсон? Могу я теперь одеться?
– Одевайся, – он пожал плечами.
– Я не переодеваюсь в присутствии мальчиков. Он скривил рот, как будто пережевывал свои мысли.
– Почему? – наконец спросил он.
– Джефферсон! Ты уже достаточно умный, чтобы не задавать такие вопросы.
– Я переодеваюсь в присутствии мама и миссис Бостон, – сказал он.
– Это потому, что ты все еще ребенок. А теперь убирайся! – потребовала я, снова указывая на дверь.
Медленно он начал сползать с кровати, но остановился, обдумывая мои слова.
– Ричард и Мелани одеваются и раздеваются друг перед другом, – проговорил он. – А им уже по двенадцать лет.
– Как ты об этом узнал? – спросила я.
То, что происходит у дяди Филипа и тети Бет всегда меня занимало. Они все еще жили в старой части отеля. Дядя Филип и тетя Бет теперь спали там, где когда-то спали бабушка Лаура и Рэндольф. У близнецов теперь были собственные комнаты, но вплоть до этого года они спали в одной комнате. Я не особенно часто поднималась туда, но когда бывала там, то обычно останавливалась у закрытой двери комнаты, которую когда-то занимала бабушка Катлер.
– Я их видел, – сказал Джефферсон.
– Ты видел, как Мелани переодевалась?
– Ага. Я был в комнате Ричарда, а она зашла, чтобы взять пару его голубых носков, – объяснил он.
– У них общие носки? – недоверчиво спросила я.
