медленно, серьезно, печально. Их голоса переплетаются и, импровизируя, дополняют друг друга. С закрытыми глазами они покачивают руками над головой. Они поют. Вместе.
Отец обнимает мать за плечи. Ощущая тепло его тела, мать догадывается, как горд и счастлив он за своих детей. Вот эта радость, здесь и сейчас, проносится у нее в голове, отдайся ей, растворись в ней. Она безотрывно смотрит на детей, прищуривает глаза, чтобы получить более четкое изображение, но, застилаемое дымом, оно, увы, размывается; а может, ее ослепляют вспышки дискотечных прожекторов; стол видится ей плотом средь сизого моря, грудой никчемных досок, который удерживает ее детей, балансирующих, машущих на прощание и уплывающих все дальше из поля ее зрения. Этот черный парик надо бы снять, думает мать.
Она теснее прижимается к отцу, разделяя его гордость и радость, но где-то внутри растет необъяснимая, леденящая душу паника.
ВАРИАЦИЯ 29
В день окончания учебы мир лежит у твоих ног, возможности почти безграничны, ты не связан обязательствами и готов к новым свершениям. Дочь упивается этим состоянием. Она вертится волчком и везде открывает что-то новое, что-то заманчивое. Со своим дипломом (дипломом? где же он? потерялся? уже? нет, он в мамином шкафу — там безопасно) она вольна найти себе занятие по душе в любой области. Переквалифицироваться в воспитателя детского сада. Стать журналистом. Попробовать получить-таки вокальное образование. Работать в издательстве или диктором на телевидении. Она не представляет, с чего начать. Подруги учреждают собственные копирайтинговые агентства, получают должности в муниципалитете, средних школах, в радиовещательных компаниях. Ее брат неожиданно становится дипломатом и, облаченный в серый полосатый костюм, каждое утро ездит в Гаагу, в министерство. Сестра гордится им и завидует. Именно сейчас, когда она готова свернуть горы, ей надо сделать выбор, сузить широкий круг возможностей до воронки, до верши, в которой ей потом предстоит плавать и из которой не так уж просто выбраться. Оттуда она будет наблюдать за теми, кто развивает свою деятельность на куда более впечатляющем поприще, и завидовать им. От нее слишком много требуют; она не в состоянии определиться.
— Поработай какое-то время в школе, — предлагает мать. — Ты же раньше хотела быть учительницей. Отложи окончательное решение до лучших времен, если точно не знаешь, чего хочешь.
— А потом мне там понравится. И я застряну там навеки. Потому что не смогу бросить доверенных мне детей.
Послеэкзаменационная эйфория затухает. Жилище дочери не засияло чистотой по мановению волшебной палочки — пока она сама в нем не приберется, там будет обычный кавардак. И сдутую велосипедную шину ей тоже придется заклеить самой. На жизнь она по-прежнему зарабатывает в ресторане. Перепрыгнув через огромный ров, она приземлилась на другой стороне того же самого луга.
Мать озабочена строптивостью дочери и ее мрачным настроением. Она чувствует в этом и свою вину. Она должна была лучше подготовить дочь к трудностям самостоятельной жизни. Ребенок и так настрадался за время учебы, думает мать, это была каждодневная борьба по преодолению своей неустроенности. Она приложила неимоверные усилия, затратила слишком много энергии. После каждой неудачи она решительно бралась за что-то новое. Уроки сальсы после несложившегося романа, курс игры в бридж, чтобы отвлечься от трудностей с написанием дипломной работы. Столкновение с вероломной действительностью, очевидно, возродило в ней детскую фантазию: после экзаменов все уладится. Однако желаемое далеко от действительного, и матери остается лишь разводить руками.
Она советуется с отцом.
— Как бы мне хотелось помочь ей, — говорит она. — Жаль, что мы не можем выбрать за нее профессию. И мужа.
Отец воспринимает ситуацию спокойнее и увереннее.
— Оставь ее в покое. Она справится.
Так оно и получается. Через агентство по трудоустройству дочь находит работу в офисе и с юмором описывает свои наблюдения за офисной жизнью. Одновременно она ищет работу в издательствах и телевизионных программах, всякий раз приходя в ярость или впадая в уныние, когда ее попытки не приносят сиюминутных результатов. Она идет на сложнейшие курсы по журналистике. Три раза в неделю занимается фитнесом. Если не получается придать жизни желаемую форму, то приятно проделать это хотя бы с телом. У нее появляются мышцы и гоночный велосипед.
По-взрослому сдержанно она обрывает пылкий роман с погрязшим в своих проблемах молодым человеком: «Сначала научись брать на себя ответственность и сходи к психотерапевту. А через год посмотрим». Мать удивлена и впечатлена. Понурым настроением дочери решает воспользоваться случайный мужчина, который завоевывает ее сердце, а через неделю уже держит ее в страхе. По наивности дочь дала ему номер своего телефона, и он знает, где она живет. В слезах она звонит родителям, просит, чтобы те забрали ее, и прячется в своей бывшей комнате у них дома. Поездка в Италию с подругами воспринимается как освобождение, как завершение этапа, как новое начало.
Вариация 29 плавно вытекала из предыдущей. Тот же темп. Трелями и бешеным вальсовым ритмом Бах наращивал движение, достигшее кульминации. Вопреки ожиданиям Бах не умножил количество нот, уменьшая их длительность, а, наоборот, сократил его. Длинные ноты, сдержанные движения, протяжное звучание.
Женщина представила себе, как Бах, сидя за инструментом, включил все регистры, чтобы извлечь максимальный звук, поднял руки и, опуская их по очереди, начал играть аккорды. В открывающих вариацию тактах он колотил по клавишам как безумный. Он лупил так неистово, что толкачики с плектрами, защипывающими струны, ломались. Лопнула струна. И еще одна. На клавесине ничего не добьешься силой. Баху пришлось взять себя в руки, чтобы не покалечить инструмент. Накопившееся напряжение отзывалось болью в плечевом поясе.
— Что ты делаешь? — спросила Анна Магдалена. — Какое странное звучание. Смотри не разгроми здесь все.
Он ничего не ответил, даже не удостоив ее взгляда. Он громко сыграл аккорды, бом-бум, бом-бум, такт за тактом, и помчался молниеносными триолями, исполняемыми мгновенно меняющимися руками, вниз, к суровой грохочущей глубине, где, повторив начальные аккорды, постепенно ослабляя напряжение, остановился.
Вторая часть начиналась с полета триолей, подхватываемых ритмически выколачиваемыми аккордами и переходящих в яростную модуляцию в ми-минор, «слабое место», прорубь во льду — не приятную на слух, не жалобную, но угрюмую и ожесточенную. Триоли, восходящие теперь с интервалом в октаву, в последний раз стремились вверх с такой скоростью, с такой страстью, что финал обрушивался на слушателя хлесткой пощечиной. Анна Магдалена закрыла глаза руками и затаила дыхание. Бах пытался выразить нечто невозможное, это она понимала, но что именно, ей не дано было знать. Какую ярость он хотел излить, о какой несправедливости кричал, откуда бралось это безмерное отчаяние? Она опустила руки и посмотрела на мужа. Стиснув челюсти, тот сидел за инструментом, который обычно его радовал, и грозно смотрел на два расположенных друг над другом мануала. Ей стало стыдно за него, но она не понимала — почему. Она открыла было рот, но передумала и тихо вышла в коридор.
Бах столкнулся с несовершенством собственного инструмента, думала женщина. Для этой вариации он наверняка предпочел бы современный рояль: раскатистый «Стейнвей» или «Бехштейн» с его округлым звучанием, такой, как у женщины. Инструмент, который возвращал тебе то, что ты в него вкладывал, инструмент, отзывающийся тем сильнее, чем глубже ты его задевал. Механизм, позволяющий звуку расти и взрываться, достойный оппонент для нападающей на него мышечной массы.
Тон — это масса, тон — это вес. Чтобы быть услышанным, вовсе не надо колотить по клавишам. После удара по клавише с высоты получается холодный, сухой звук. Громкий, но безобразный. Все, что надо
