позицию не пропустит. «Будет она роте еще нужна», — бормотал он, устанавливая пулемет, а когда наводчик второго пулемета, отражая атаку, был смертельно ранен, Федор оценил создавшуюся обстановку довольно расчетливо: «Фронт должен оставаться фронтом. Два пулемета не один. Поставлю оба».
Мотаясь по траншее, он прочесывал длинными очередями пересеченную местность то из одного, то из другого пулемета. Этим Федор старался создать видимость сплошного фронта, а когда вражеская пехота повалила из нашего тыла — повернул пулемет в ее сторону. Долго он ее сдерживал, но всему бывает предел: у обоих пулеметов нагромоздились кучи гильз, а патронов осталось всего десятка полтора — лишь в диске левого пулемета, возле которого на дне разрушенного снарядом окопа неподвижно лежал пулеметчик. «Их сожрешь, а как дальше?» — стучала у солдата тревожная мысль.
Обшарив все ниши, Федор не нашел ни одного патрона. «Что искать? Патроны не лопухи, от сырости не вырастают», — подумал он.
Возвращаясь к правому пулемету, Федор услышал рядом в траншее торопливые шаги. Насторожился: «Немец!» Схватился за гранату. Еще секунда, и вырвал бы чеку, но… из-за угла траншеи, обливаясь потом, появился светловолосый сержант. Федор обрадовался, вспомнил недалекое прошлое. Когда его принимали в партию, сидел этот сержант на почерневшем пне, затягивался цигаркою и молчал: вопрос о приеме был уже решен, оставалось только проголосовать, и тут сержант поинтересовался: «Ты что это, в партию по убеждению идешь или так, за кумпанию?» Больно кольнуло тогда в сердце. «Это ж как «за кумпанию»? А в девятнадцатом годе прорвался через беляцкий фронт в конницу красную также за кумпанию? То ж и теперь влез в эшелон, чтобы попасть самовольно на фронт… Эх ты, паря. Кумпания». Так и застряло в нем это слово. «Ладыгин его фамилия», — вспомнил Федор.
— Ну, здоров! Что смолк? Выдохся, что ли? — спросил сержант.
Вопрос задел Федора за живое.
— Какой там хрен выдохся! — выкрикнул он как ужаленный, обжигая сержанта взглядом. — Вон, последние, — сердито ткнул солдат в диск пальцем, укороченным наполовину еще в гражданскую. — Патроны к концу. Все выпалил. Осталось с гулькин нос.
— Так что же ты? Вот чудак! У меня их целых три ящика. Склад! — через силу улыбнулся сержант.
Ловко подхватив Федора, Ладыгин чуть ли не силком потащил его за собой, ускоряя шаг:
— Давай, давай! Как мне одному отбить? Того и глади вновь попрет пехота.
Последние слова сержанта Федор истолковал по-своему, вроде того, что тот захотел его подчинить себе, взять в помощники.
— Это как так «давай»? Мне бы патроны, да и обратно. Фронт здеся, — взмахнул он головой назад. — Должон его удержать! Приказ самого ротного.
— А то как же? Фронт есть фронт. Его не оставим, а патронов бери побольше. Одному мне не управиться с фрицем. Будем бить вместе. Так, что ли?
— А то как еще? За кумпанию, — ответил Федор с явным нажимом на последнее слово.
Ладыгин взглянул на него, улыбнулся:
— Не забыл, значит!..
…Танки противника, пятясь под натиском контратаковавших частей, так и не наткнулись на тот участок обороны, который был оставлен ротой Супруна еще в середине дня. Какая-то неведомая сила толкала их через высотку к той полосе, которая к этому времени была прочно занята главными силами первого батальона. Здесь то и дело разгорались жестокие схватки, во Заикин слышал, как надрывался «максим» и на правом фланге. Там Ладыгин, вставляя ленты одну за другой в перегретый пулемет, бил без передыху. Не отставал от него и Федор, довольный, что удалось притащить целый ящик патронов. «Пулемет — это тебе не какая-то там пшикалка. Косит, что вострая коса. Только нажимай», — подбадривал он себя, все труднее перебегая от пулемета к пулемету. Когда выпалил еще один диск у правого пулемета, сплюнул вбок: «Больно быстро жрет. Не успеваешь набивать. Хорошо бы иметь несколько помощников или какую- нибудь штуковину для самозарядки». И был он до слез тронут, когда, подбежав ко второму пулемету, у которого по пути от Ладыгина оставил нераскупоренную цинку, увидел скорчившегося над ящиком пулеметчика, до этого не подававшего признаков жизни. Подобравшись к цинке, солдат свалился на бок и, сорвав зубами крышку, заливаясь потом, смешанным с грязью, почерневшими, дрожащими пальцами уцелевшей руки втыкал в приемник запасного магазина волглые от солдатского пота патроны.
— Чтой-то ты, сердяга? — бережно наклонился над ним Федор.
Пулеметчик еле слышно прохрипел и, судорожно вздрогнув всем телом, умолк. Федор все еще хотел солдату чем-то помочь, но послышалось приближение вражеской пехоты. Припав к пулемету, он неистово нажал на спусковой крючок. Когда же дал длинные очереди к Ладыгин, Федор побежал к своему второму пулемету, напротив которого противник также накапливался для очередной атаки. Выпуская длинные очереди, Федор с болью в сердце бросал взгляд в сторону оставленного им пулеметчика. «Возможно, еще жив. Помочь бы» — беззвучно шептали его сухие, потрескавшиеся губы.
Уже и солнце закатилось, над землей еще больше сгустились сумерки, но западная сторона неба оставалась золотисто-прозрачной. От ее свечения рождались блики на щитах орудий, окулярах панорам, лобовых стеклах притаившихся в капонирах машин. Становился тише. Утомленные люди валились с ног, но им надо было крепиться. Крепился и командир полка — Иван Дремов. Несмотря на то что положение полка было почти полностью восстановлено, Дремов, вглядываясь в глубину обороны противника и полосу своего переднего края, напряженно думал о завтрашнем дне. Услышав шум у дивизионной радиостанции, направился к ней. Там, болезненно подергивая головой, вел разговор Великий.
— Не выяснил, где обещанный гаубичный полк? — спросил он.
С трудом поднимаясь с земли, майор ответил с раздражением:
— Говорят, давно отправили, а куда девался — дьявол не сыщет.
— Дьявол не сыщет, а мы должны разыскать, да побыстрее. Дорого время, — проговорил Дремов как бы для себя, но Великий его понял.
— Сейчас пошлю, — сказал он, оглядываясь вокруг, но распорядиться не успел. Из темноты послышались разговоры приближавшихся к НП людей. — Вот, нашлись, — с облегчением выдохнул майор.
— Думаешь, они? — спросил Дремов, но, когда услышал знакомый окающий говорок, радостно выкрикнул:
— Точно, они! Артиллеристы. Старый друг Захар, Сомов!
Выбравшись по ступенькам из траншеи, Дремов сделал несколько шагов навстречу приближавшейся группе.
— Здравствуй, дружище! Здравствуй, бог войны! — громко прокричал он. — Мне уже издали послышался бас артиллерийского начальника. — Ему захотелось покрепче подчеркнуть то высокое положение, которого достиг Сомов в своей артиллерийской службе после их совместного участия в тяжелых боях под Ельней в сорок первом.
— Давненько не виделись! — протягивая Дремову руку, быстро проговорил Сомов, теперь уже подполковник, командир гаубичного полка. — Когда сказали, что направляют к Дремову, обрадовался. Уже раньше слышал, что ты где-то здесь, рядом.
— Рад, очень рад встрече, Захар! — И Дремов пригласил друга пройти на НП.
— Как тут у вас дела? — спросил Сомов, садясь за столик в блиндаже. — Говорят, здорово он здесь напирал. Мы из соседней дивизии. Там тоже было туго.
— Противник нас немного потеснил. Теперь положение мы восстановили. Осталась небольшая заноза на правом фланге. Вон, слышишь, грохочет? Первый батальон его доколачивает.
Ознакомивщись с обстановкой и перебросившись парой фраз о житье-бытье, Сомов захотел еще раз услышать, как Дремов оценивает противника.
— Много он бросил на это направление танков? — спросил он.
— Вообще немало, но нам удалось сделать солидную прополку. С рассветом увидишь. Некоторые дымят еще и сейчас.
— Ну да, посмотрим, — о чем-то думая, сказал Сомов. — Плохо, что не знаем здесь местности.
— Это не страшно. Мы ее знаем как свои пять пальцев. Поможем занять огневые позиции, наблюдательные пункты, да и саперов подбросим, чтобы побыстрее вам зарыться в землю. Самое же
