котором была и тебе благодарность, походил, понаблюдал, как меня прижимает одышка, да и говорит: «Есть на примете один человек. Тебе бы его помощником». На том разговор и закончился, а будучи в Москве, когда утверждали на фронт, забросил удочку. И клюнуло. После возвращения шутил: «Тебе, Горбунов, сюрпризик». Была, конечно, догадка, что речь идет о заме, но никак не думал, что о тебе. Как спрошу, посмеивается. «Не спеши. Дольше терпится, слаще будет». Во второй приезд сидел долго. Все пытал, как это я себе представляю прорыв через болота и выход противнику в тыл на том участке, где он нас совсем не ожидает, а когда устал — бросил карандаш и начал рассказывать о нелегкой службе в Испании.
В тот вечер Дремов вспомнил о многом, но с особой благодарностью думал о Громове. «Взял с собой в Испанию, а там никогда не выпускал из поля зрения. В обстановке особо трудной, не щадя себя, пробивался к батальону под свинцовым дождем, чтобы разобраться самому, помочь, посоветовать. При возвращении на Родину представил к награде и к очередному воинскому званию. Не колеблясь рекомендовал на должность командира полка. Да и теперь не забыл. Разыскал. Человек большой души, неиссякаемой воли и бесстрашия. Да и какой-то он везучий. Там мотался под огнем фалангистов и остался цел, а после возвращения был высоко отмечен, по заслугам. Вроде и с семьей у него не то, что у меня. Да и в этой войне тоже быстро выдвинулся. Фронтом командует…»
Особую боль Дремову причинило воспоминание о тяжелых потерях батальона, которым он командовал в Испании, когда из-за преступной халатности капитана Черемных погибли многие его подчиненные. Он остался на всю жизнь уверенным в том, что, если бы подрыв ущелья, по дну которого проходила дорога, был осуществлен, батальон мог бы успешно оторваться от противника и, уйдя в горы, соединиться со своими главными силами.
Взрывчатки у саперов для осуществления подрыва было вполне достаточно, но они не имели в достатке бикфордова шнура, который можно было раздобыть только в соседней бригаде, занимавшей оборону в нескольких километрах от маршрута отхода батальона. Добыть шнур мог только Дремов, хорошо знавший крутой нрав и упрямство командира бригады. Дремову очень не хотелось отлучаться из батальона даже на непродолжительное время, но другого выхода не было. Оставив за себя капитана Черемных и объяснив ему задачи по подготовке подрывов, Дремов поспешил к машине, а подходя к ней, заметил прятавшуюся в кустах медсестру Роситу.
Девушку-испанку он знал давно. Она появилась в батальоне сразу после того, как он туда прибыл. Ничего плохого до последнего времени Дремов за ней не замечал. В боях она проявляла бесстрашие. Ее часто можно было видеть не только с медицинской сумкой, но и с карабином за спиной. На ее лице не угасала улыбка даже в часы тяжелой боевой обстановки. Своим бесстрашием она нередко вдохновляла бойцов. А тут, увидев приближающегося командира, опустила голову, насупилась. В разговор вступил шофер Пенье — испанец. С трудом подбирая слова, он стал объяснять, что Росита боится камарадо Андро (так звали они Черемных) и в отсутствие командира не хочет оставаться в батальоне. Она в этих краях родилась и выросла, хорошо знает местность и просит взять ее проводником. Времени на поиски более подходящего проводника у Дремова не было, и он взял Роситу. Делал он это еще и потому, что знал о недостойном поведении Черемных по отношению к девушке.
Машина пошла прямиком и вскоре прибыла на командный пункт бригады. Шнур раздобыли, и, возвратившись, Дремов встретил батальон на условном рубеже, но ни одну из поставленных задач Черемных не выполнил, а главное — были не подготовлены взрывы.
Возмутившись, Дремов принялся сам руководить работами саперов, но было уже поздно. Противник беспрепятственно подошел и навалился на батальон превосходящими силами.
В неравном бою батальон, понеся тяжелые потери, отошел в горы лишь частью сил. Черемных получил легкое ранение в мягкие ткани бедра. Избегая встречи с Дремовым, он весь путь до штаба бригады держался в стороне.
13
Выписавшись из госпиталя, Заикин убыл в находившийся по соседству полк резерва офицерского состава, а пробыв там несколько дней, начал присматриваться, как бы побыстрее отправиться на фронт. К сожалению, команды в эти дни формировались то для белорусских фронтов, то для новых формирований в Поволжье, в то время как ему для розысков своей дивизии надо было попасть на юго-западное направление.
А тут совсем неожиданно его позвали к заместителю командира полка по снабжению. В тесном кабинете Заикин увидел щуплого седовласого майора.
— Рад вас приветствовать, — сказал тот. — Прошу садиться. Как себя чувствуете после госпиталя?
Заикин ответил коротко, все еще думая о неудаче с отъездом на фронт. Майор, видимо, понял, что капитан чем-то взволнован, и заговорил в совсем смягченном тоне:
— Хотелось бы как-то облегчить вам то время, пока будут оформлять документы. Некоторыми возможностями мы для этого располагаем.
Заикин поднял на майора удивленные глаза.
— Да, да. Недельки две можно хорошо отдохнуть. Мы не в силах предоставить такую возможность всем находящимся в полку резерва офицерам, но Героев у нас не так-то много. Так что не возражайте.
Вначале Заикин почувствовал некоторую неловкость, но когда понял, что речь идет о поездке в подсобное хозяйство, находящееся на берегу Волги, согласился.
С тем он и ушел от майора, а поднявшись утром, до восхода солнца, поспешил во двор. Там стояла полуторка. Под ее задранным капотом ковырялся шофер. Заметив капитана, вытер руки о замусоленные бока и пригласил:
— Пожалуйста, поедем.
Заикин поднялся в кузов и, поздоровавшись с женщиной, прижимавшей ребенка, сел рядом.
— Будем попутчиками? — спросил он, наклоняясь к ребенку, когда тот посмотрел на незнакомого человека. — Сколько ему?
— Три месяца на второй год, — ответила женщина, взглянув на малыша, а тот, кувыркнувшись на бок, потянулся к груди.
Заикин поинтересовался:
— Далеко держим путь?
— Сюда, в хозяйство.
— Тамошние?
— Да нет. Приезжие мы. Из Кинеля. Не слышали такого?
— Это который за Куйбышевом?
— Он самый. — Женщина вздохнула, помедлила. — Говорят, папка наш здесь. Капитан он, Лукин, Не встречался?
— Не приходилось. Только из госпиталя. Женщина покосилась на его пустой рукав.
— А-а-а, — протянула она. — А я и…
— Муж, значит? — спросил Заикин вроде лишь для того, чтобы сменить тему разговора.
— Да как вам сказать? Сами не поймем. Ему вот батя, — чмокнула женщина малыша в щеку. — Стояла их часть у нас на формировке. А потом угнали куда-то под Сталинград. Было всего одно письмо, еще с дороги, — женщина тяжело вздохнула. — А уж когда он появился, — кивнула она на малыша, — написала на часть. Оттуда прислали, что давно, мол, нет такого, что якобы был тяжело ранен да и не выдержал. Поплакала. Сама виновата. Вот его назвала Мишкой, как отца. Так и жили больше года одни, а тут вот письмо от него, — женщина достала из кармана измятый листок. — Оказалось, что жив. Вот и едем, да что- то не верится, что тут он.
— Правильно сделали, что поехали. Раз отозвался и дал здешний адрес — значит, ждет. Сейчас разыщем твоего батьку. — Заикин пощупал выбившуюся из одеяла Мишкину ножку.
Дальше ехали молча. Каждый думал о своем, а когда машина въехала во двор, Заикин спрыгнул на землю, направился под навес, где, сгрудившись, несколько мужчин вели горячий спор. Заикин прислушался.