Наступили заморозки. По полю за стадом тянулись черные полосы, а Демид и не собирался давать положенные по договору постолы.
— Скоро снег выпадет, а мы босиком, — возмущался Ваня.
— Успеется с постолами. При расчете получите, — отвечал Демид.
Через пару дней глянули ребята на улицу, а там белым-бело. Что делать? Скрипнула дверь, показалась хозяйка:
— Могу обуть одного. Дырявые только.
Ваня взял башмаки, протянул Саше:
— Гони стадо, а мы подойдем.
Ваня как-то приметил в сарае войлочный сверток тряпья и веревок.
— Пойдем, Мишутка. Так приобуемся — черти ахнут.
Разорвав войлок на куски и обмотав им ноги, ребята выбежали из дома.
Самодельной обуви хватило всего на два дня. Видя, что младшему братишке совсем худо, Ваня оторвал от своей свитки рукава, натянул их на ноги Мише и приказал:
— Беги к маме, пока светло, скажи, что Демид постолы не дает.
Миша посмотрел на Ваню, потом встретился взглядом с Сашей, гревшим босые ноги у маленького костерка, и, утирая с лица прилипший пепел, поспешно поднялся.
— Так куда же идти? Уже совсем темно, — взглянув в мутное небо, неуверенно сказал он.
— Не выдумывай. До вечера еще далеко, а темнеет просто к непогоде. Не бойся, беги, — подбодрил братишку Ваня, и тот побежал к матери.
Чтобы не замерзнуть, Миша бежал без остановок. Но не преодолел и половины пути, как завязки порвались, ноги оказались голыми. Окоченевшие, они не повиновались. Увидев у дороги припорошенную снегом копешку бурьяна, Миша подбежал к ней, надергал слежавшихся стеблей, сел на них, поджав ноги. Прошло несколько минут, и наступило такое состояние, какого он в своей жизни не испытывал. Ему было тепло, как в яркий погожий день, и сидел он на берегу реки, в которой купались солнечные блики. А по берегам сверкали зеленой молодой листвой деревья, усыпанные какими-то птицами, поющими на разные голоса.
Пробудился Миша лишь после того, как чьи-то сильные, теплые руки подняли его с земли.
— Чей ты, хлопец? — спросил незнакомый мужчина, а узнав, отвез домой.
Утром Оксана пошла к Демиду, с боем вырвала постолы.
Получив заработанный хлеб, решила вернуться в родные края. Но наступившие в ноябре заморозки сменились проливными дождями. Дороги развезло так, что по ним невозможно было ни проехать ни пройти.
Продать зерно Оксана тоже никому не могла. Заготовители не появились, пшеница, плохо накрытая соломой, лежала у Демида во дворе. В доме не было ни куска хлеба, дети голодали — мельница находилась в восемнадцати верстах, добраться до нее в распутицу было невозможно. Неужели пропадет зерно, политое потом и слезами? Но однажды вечером Оксана возвратилась домой на повозке с дядей Ваней, лицо которого сияло от счастья. Он был весел и предупредителен. Внес в дом мешок белой муки, потом ведро квашеной капусты, какие-то свертки, а затем огромный куль кизяка и два снопа сухих подсолнечниковых палок.
— Для жару, — подмигнул дядя Ваня.
Оксана развернула узелок и подала Ване небольшую керосиновую лампу, сказав:
— Зажги, сынок, а коптилку погаси.
В хате сразу светлее стало, теплее даже. И, наверное, не столько от лампы, сколько от человеческого участия, доброты.
— Ну а теперь я поехал, — сказал Иван Терентьевич, — как подморозит — ждите.
На третий день Нового года он прибыл, с ходу предложил срочно собираться:
— Сегодня переночуете у меня, а завтра чуть свет отправимся. Зерно я свез к себе в сусек, а которое увозить — в мешках.
К Ивану Терентьевичу добрались поздним вечером. И когда переступили порог его дома, хозяин приветливо сказал:
— Места хватит. Сейчас покушать сообразим да поскорее на печку. — Он подмигнул ребятам. — А то завтра вставать рано. Домой поедем.
Под монотонно постукивающие ходики и хриплые звуки кукушки, каждый час выпрыгивающей из окна, Оксана заснула. На теплых кирпичиках посапывали дети.
Проснулась от пахнувшего в лицо холода. В клубах облака, рванувшегося в хату из открытой двери, стоял Иван Терентьевич.
— Беда, — вздохнул он. — Света не видать, сугробы выше забора.
Оксана резко поднялась:
— У вас под горой всегда сквозит. Может, дорогу не занесло.
Иван ушел. Через полчаса вернулся, безнадежно махнул рукой:
— Ничего утешительного.
Оксана опустилась на лавку, тяжело вздохнула:
— Что же теперь?
— Придется переждать.
— Господи, как быть-то? — вырвалось у нее.
Иван Терентьевич промолчал, а вечером, когда дети заснули, покашливая от волнения, начал издалека:
— Думаю, можно все уладить просто, а главное — хорошо и надежно.
— Да неужели? Как же это, Иван Терентьевич?! — воскликнула Оксана.
— Не знаю, с чего и начать. По душе вы мне. Вот и подумал… Станьте женой моей, хозяйкой, — выпалил он.
— Да разве ж это просто, надежно разве? Поглядите же, сколько детишек…
— Дети не помеха. Всем найдется дело.
Оксана ничего не сказала, понимая, как ответствен этот шаг. Она рассчитывала на помощь комитета незаможных. Это была ее последняя надежда. Когда небо прояснилось, пошла в Голованово.
— В родные края, говорите? Очень хотелось бы вам помочь, милая, — сокрушался председатель. — На тридцать дворов три клячи, да и те еле ноги переставляют. Весна идет, а на пахоту — хоть сам запрягайся.
Под тяжелыми ударами судьбы пришлось ей дать Ивану согласие. За детей боялась: трудно без отца им.
Первое время Иван относился к детям внимательно. Но вскоре помрачнел, надолго отлучался, а придя домой, придирался то к одному, то к другому. Однажды увидела Оксана Мишутку в слезах.
— Что случилось? — спросила.
Миша не отвечал, продолжал всхлипывать. Подбежала Варя:
— Ударил его дядя Ваня по голове и погасил лампу.
Когда дети уснули, Оксана спросила Ивана:
— Зачем бил ребенка?
— Я тут что, не хозяин? Потакать каждому…
— Мальчик читал книжку. Жаль керосина, погасил бы лампу. На кого руку поднимаешь?
— Земле нужны работники, а не грамотеи.
— Нельзя так, Ваня. И тебе надо бы поучиться. Крестиками расписываешься.
— Без грамоты проживем.
— Жили, а теперь другие времена пришли. Умные люди революцию сделали. Народную власть установили. Не веками же демидам кровь нашу пить.
— Демида не трогай! Он — голова.
— Этой голове нужны лишь твои руки, чтобы наживаться да еще душить ими, кто неугоден, а неугодна ему Советская власть. Знаю, ходишь к нему, а зачем?
— А ты… ты к товарищам, комнезамам заладила.
— И тебе на этот огонек повернуть бы, — ответила Оксана, ловя себя на мысли, что ошиблась в нем,
