том, что ты пишешь, об этой комнате, о книге, помоги спокойно вернуться к прежней жизни.
Как зрелый мужчина, повидавший жизнь и мир, он сказал, что понимает меня. Должно быть, он сам верил в то, что все понимает. Почему я его тут-то не убил? Потому, что потом он сказал:
— Пошли посидим в «Железнодорожном» ресторане, поговорим.
Когда мы сели в ресторане, он сообщил, что поезд отходит без четверти девять. Он меня проводит и пойдет в кино. Значит, он решил выставить меня.
— Когда я познакомился с Джанан, я уже давно перестал рассказывать о книге другим, — начал он. — Я хотел жить как все. Только книг у меня должно быть больше, чем у всех. Все, что я пережил, пытаясь добраться до мира из книги, пошло мне на пользу. Но Джанан меня вдохновила. Сказала, что поможет мне раскрыться в жизни. Она была убеждена в существовании сада, который я скрывал от нее, хотя знал, что этот сад жил когда-то давно, в прошлом. Но она требовала у меня ключи от этого сада с такой настойчивостью, что я был вынужден рассказать ей о книге и дать ей почитать ее. Она прочла книгу, потом еще раз и еще раз. Я обманулся тем, что она привязалась к книге, обманулся ее страстным желанием попасть в тот мир, который нашла. На время я даже забыл о безмолвии книги — как бы это сказать? — о ее внутренней музыке. Я, как идиот, надеялся услышать эту музыку на улицах города. И только тогда у Джанан появилась мысль давать книгу другим. Меня испугало то, насколько быстро ты прочитал книгу и поверил ей. Я уже стал забывать ее суть. И тут меня, слава богу, застрелили.
Естественно, я спросил его, в чем была суть книги.
— Хорошая книга напоминает нам о мире, — ответил он. — Все книги должны быть такими. — Он немного помолчал. — Книга — это часть того, чье присутствие и постоянство я ощущаю благодаря ее словам. — Я видел, что он недоволен своим объяснением. — Возможно, это то, что родилось из шума либо тишины мира, но это не сама тишина и не сам шум. — Потом он сказал, что я, наверное, думаю, что он несет вздор. — Хорошая книга — это частичка всего написанного в мире, в ней рассказывается о том, чего нет, о некоем отсутствии, о смерти… Но искать вне книги страну, существующую вне слов, бессмысленно. — Он сказал, что понял это, когда снова и снова переписывал книгу. Искать новую жизнь и новую страну вне книги бесполезно. За это он и заслужил наказание. — Но мой убийца оказался неумелым, только ранил меня в плечо.
Я сказал ему, что, когда в него стреляли на стоянке маршрутных такси, я видел все из окна Ташкышла.
— Долгие поиски, путешествия, автобусные поездки показали меня, что против книг и организовали заговор, — сказал он. — Какой-то сумасшедший приказал убивать всех, кто серьезно интересуется книгой. Кто он, почему он это делает, — я не знаю. Но это укрепило меня в решении не открывать суть книги другим. Я не хочу никому портить жизнь. От Джанан я сбежал. Я понял не только то, что мы не найдем ту страну, которая ее манила; я понял, что сияние смертоносных лучей книги падет не только на меня, но и на нее.
Я заговорил о дяде Рыфкы — хотел удивить его и узнать то, что он скрыл от меня в первый раз. Я сказал, что книгу возможно, написал он. Рассказал, что знал его в детстве, что взахлеб читал его комиксы. А прочитав книгу, я еще раз внимательно просмотрел эти комиксы, например «Питер и Пертев», и понял, что они в чем-то перекликаются с книгой.
— Тебя это разочаровало?
— Нет, — ответил я. — Расскажи мне о вашей встрече.
Его рассказ дополнил данные из рапортов Серкисова. Прочитав книгу тысячи раз, он вспомнил комиксы, которые когда-то читал в детстве. Он пошел в библиотеку, нашел эти комиксы, заметил несколько поразительно похожих моментов и понял, кто автор. Когда он пришел в первый раз, им помешала его жена, и он поговорил с дядей Рыфкы очень недолго. Во время этой встречи Рыфкы-бей хотел сразу закончить разговор, поняв, что незнакомый юноша всерьез интересуется книгой, и, хотя Мехмед был настойчив, сказал, что давно забыл о ней. Между молодым почитателем книги и ее старым автором чуть было не произошло трогательного диалога перед дверью, но тут жена Рыфкы-бея — тетя Ратибе, перебил я — вмешалась в разговор, позвала мужа в дом и закрыла дверь перед незваным гостем.
— Я был так разочарован, что сначала не мог в это поверить, — сказал мой соперник.
Я все не мог решить, как мне его называть — Нахит, Мехмед или Осман.
— Одно время я ходил в его квартал и наблюдал за ним издалека. А потом, однажды, набравшись смелости, опять позвонил в его дверь.
На этот раз Рыфкы-бей принял его лучше. Он сказал, что никакого отношения к книге не имеет, но может выпить с настойчивым юношей чашечку кофе. Он спросил у Мехмеда, где он умудрился раздобыть книгу, написанную много лет назад, и хотел узнать, почему, когда вокруг много хороших книг, он выбрал именно эту; поинтересовался, где молодой человек учится, что собирается дальше в жизни делать, и так далее.
— Хотя я несколько раз просил сообщить мне тайну книги, он не воспринял меня всерьез, — сказал бывший Мехмед. — Вообще-то он был прав. Теперь я знаю, что нет никакой тайны.
Но тогда он этого не знал и стал настаивать. А старик объяснил, что из-за книги навлек на свою голову неприятности, что на него оказывали давление полиция и прокуратура. «И все только потому, что я решил, что сумею развлечь и повеселить немногих взрослых, как ребятишек, — произнес дядя Рыфкы. И добавил: — Конечно, мне не хотелось портить жизнь из-за книги, которую я написал для развлечения». Разгневанный Нахит в тот момент не заметил, как был расстроен старик, когда рассказывал, что пообещал прокурору не переиздавать книгу, что отказался от нее и обещал, что больше писать не будет; но теперь, когда он не Нахит, не Мехмед, а Осман, он очень хорошо понимает ту печаль и ему стыдно за прошлую дерзость.
А в тот момент он, как любой парень, поверивший во что-то, обвинил старого писателя в безответственности, в переменчивости суждений, в предательстве и трусости.
— Я трясся от гнева, кричал на него, но он все понимал и не сердился.
Потом дядя Рыфкы встал и сказал: «Однажды вы все поймете, но тогда вы будете таким старым, что это уже никому не будет нужно». — «Я уже понял. Но не знаю, нужно ли мне это», — сказал человек, которого обожала Джанан.
— К тому же я знаю, что старика убили люди того чокнутого, который велел убивать всех почитателей книги.
Будущий убийца спросил у будущей жертвы, является ли для него тяжким бременем тот факт, что из-за него убили человека. Будущая жертва ничего не ответила, но будущий убийца, заметив в его глазах грусть, испугался собственного будущего. Они медленно и церемонно пили ракы. Ататюрк улыбался нам с портрета с видом уверенного человека, сохранившего Республику, вверив ее предававшейся пьянке толпе в пивной.
Я посмотрел на часы. До отправления поезда, на котором он собирался меня отправить, оставался час с четвертью, и нам обоим казалось, что мы уже поговорили обо всем. Как говорят в книгах, «все, что должно быть сказано, уже произнесено». Мы долго молчали, как старые друзья, которых не смущает тишина; а я подумал, что эта тишина казалась гораздо важнее беседы.
И все же я пребывал в нерешительности: я не знал, восхищаться им или довершить дело и заполучить Джанан; не знал, сказать ему, что сумасшедший, который приказал убивать всех прочитавших книгу, — его отец. Доктор Нарин. Мне хотелось обидеть его, я был расстроен. Но я ничего не сказал. Ладно, ладно, конечно, будь что будет, думал я. Не надо торопиться.
Должно быть, он догадывался о моих мыслях, по крайней мере он рассказал об автобусной катастрофе, избавившей его от слежки людей отца. Впервые за все время он улыбался. Он сразу же понял, что парень, сидевший рядом с ним в почерневшем автобусе, погиб. Он забрал у этого парня по имени Мехмед паспорт. Когда автобус загорелся, он вышел из него. Потом ему в голову пришла блестящая идея. Он оставил свой паспорт в кармане обгоревшего трупа, и, усадив труп в свое кресло, он устремился к новой жизни. Рассказывая об этом, он светился от радости, как ребенок. Конечно, я утаил, что видел его счастливое лицо на детских фотографиях в музее, устроенном отцом в память о нем.
И опять молчание, молчание, молчание. Официант, принеси нам фаршированные баклажаны.
Просто чтобы провести время, чтобы просто поболтать, мы поговорили в общих чертах о нашем положении, то есть о нашей жизни… Многое мы друг другу рассказали… И вот его глаза то и дело
