другой. Через занавески я видел комнату, освещенную телевизором, но не видел вдову дяди Рыфкы, хотя представлял, как она сидит в кресле. Комната иногда освещалась ярко-розовым светом, а иногда мертвенно-желтым. Мне внезапно подумалось, что тайна книги и моей жизни заключена там, в той комнате.
Я решительно влез на забор, отделявший сад от улицы, и увидел телевизор, который смотрела тетя Ратибе, увидел ее голову. Она сидела под углом в сорок пять градусов к пустому креслу своего покойного супруга перед экраном, ссутулившись, совсем как моя мама, но вместо того, чтобы, как мама, вязать, курила, жадно затягиваясь. Я долго наблюдал за ней, я вспомнил о двух людях, до меня залезавших на этот забор, чтобы пошпионить за домом.
Я нажал кнопку на входной двери: Рыфкы Хат. Окна второго этажа почти сразу открылось, и оттуда раздался женский голос:
— Кто там?
— Это я, тетя Ратибе, — ответил я, отступая на несколько шагов, под свет уличного фонаря, чтобы она могла меня хорошенько разглядеть. — Я, Осман, сын Акифа-бея с железной дороги.
— А-а-а, Осман! — сказала она и отошла от окна. Она нажала на кнопку, и уличная дверь открылась.
Она встретила меня на пороге квартиры с улыбкой. Расцеловала в щеки. «Ну-ка, наклони голову», — сказала она. Когда я наклонился, она поцеловала меня в голову, с силой вдыхая запах моих волос, как делала, когда я был маленьким.
Сначала ее движение напомнило мне о горе, которое они делили с дядей Рыфкы всю жизнь: у них не было детей. А потом — что с тех пор, как умерла мама, уже семь лет никто не вел себя со мной как с ребенком. Внезапно я почувствовал себя так спокойно, что, когда мы вошли в квартиру, решил сказать что- нибудь, пока она меня ни о чем не спросила.
— Тетя Ратибе, я шел по улице, увидел, что у вас свет, и, хотя поздно, решил зайти поздороваться.
— Хорошо сделал, что зашел! — сказала она. — Садись к телевизору. Я тоже не могу уснуть по ночам, смотрю все это. Смотри, женщина у машины — настоящая змея. Вот с этим парнем, с полицейским, происходит какой-то кошмар. А эти весь город заставят взлететь на воздух… Тебе налить чаю?
Но чай наливать она пошла не сразу. Некоторое время мы вместе смотрели телевизор. «Вот смотри на нее, на эту бесстыжую…» — произнесла она, показывая на американскую красотку в красном. Та сняла кое-что из одежды, долго-долго целовалась с каким-то мужчиной; а потом мы смотрели сквозь дым наших с тетей Ратибе сигарет, как они занялись любовью, А затем красотка исчезла из виду, как, впрочем, и машины, мосты, пистолеты, сумрак ночи, полицейские и другие красавицы. Я совсем не помнил, смотрели ли мы этот фильм вместе с Джанан, но я чувствовал, что в сознании, причиняя боль, ожили воспоминания о фильмах, увиденных вместе с Джанан.
Когда тетя Ратибе ушла на кухню приготовить чай, я понял, что для того, чтобы избавиться от этой боли и хоть немного успокоиться, я должен отгадать тайну моей разбитой жизни и книги, я должен в этом доме что-то найти. Была ли канарейка, дремавшая в клетке в углу, той же самой, что нетерпеливо скакала то вверх, то вниз, когда в детстве дядя Рыфкы веселил меня в этой комнате? Или это была новая птичка, купленная и посаженная в клетку после смерти той, которую я помнил? Фотографии паровозов и вагонов, аккуратно развешенные в рамочках по стенам, были на прежних местах, но так как я видел их всегда только в детстве, при свете счастливого дня, слушая шутки дяди Рыфкы и пытаясь отгадать его загадки, теперь, при свете телевизора, я заметил, что об этих усталых, давно вышедших из строя машинах забыли, фотографии покрылись пылью, и я расстроился. В буфете со стеклянными дверцами стояли набор рюмок для ликера и полбутылки малинового ликера. Рядом с ними, между медалями за службу на железной дороге и зажигалкой в форме паровоза, лежал компостер контролера — дядя Рыфкы давал мне его в детстве поиграть, когда мы с отцом приходили в гости. А в другом отделении буфета, где в зеркале на задней стенке отражались миниатюрные вагоны, пепельница из прессованного хрусталя и расписание поездов двадцатипятилетней давности, я увидел около тридцати книг, и мое сердце сильно забилось.
Наверное, эти книги дядя Рыфкы читал, когда писал «Новую жизнь». Я задрожал от волнения, словно после стольких лет смог найти осязаемый след Джанан.
Пока мы пили чай, тетя Ратибе, глядя в телевизор, спросила меня, как дочь, а потом — что за человек моя жена. Чувствуя себя виноватым из-за того, что не позвал ее на свадьбу, я что-то пробормотал в оправдание и сказал, что семья моей жены жила на одной с нами улице, а потом вдруг впервые вспомнил, что девушку, которая потом станет моей женой, я впервые в жизни увидел, когда начал читать книгу. Какая интересная, какая удивительная случайность! Я впервые увидел грустную девушку, на которой женился годы спустя, именно в тот день, когда впервые стал читать книгу! И я впервые заметил эту случайность и понял скрытую гармонию своей жизни спустя много лет после женитьбы, сидя в кресле дяди Рыфкы! Веда она была из той самой семьи, поселившейся тем вечером в пустой квартире напротив нашего дома и ужинавшей вместе с домочадцами перед экраном телевизора в ярком свете лампы без абажура. Я вспомнил, как подумал о том, что волосы у девушки каштановые, а экран телевизора — зеленый.
Меня охватило приятное волнение — какая игра случая, но мы с тетей Ратибе делились квартальными сплетнями, говорили о недавно открывшихся мясных магазинах, о моем парикмахере, о старых кинотеатрах, об одном моем приятеле, уехавшем отсюда, — он разбогател, расширив обувную лавку своего отца и сделал из нее завод. Пока длилась наша бессвязная беседа, прерывавшаяся паузами и фразами «какая жизнь запутанная и нелепая», телевизор, битком забитый перестрелками и страстными любовными объятиями, криками и визгом, падавшими самолетами, взрывавшимися танкерами с бензином, сообщал нам: «Не важно что, но все должно быть разбито и уничтожено», но мы не принимали это на свой счет.
Уже было довольно поздно, когда крики, бред и предсмертные стоны на экране уступили место образовательному фильму о красных крабах, обитающих на суше, на острове Рождества в Индийском океане, и я, коварный сыщик, издалека, словно осторожный краб, повел разговор об интересовавшем меня.
— Как хорошо было раньше, — смело начал я.
— Когда молод — жизнь прекрасна, — отозвалась тетя Ратибе. Но ей нечего было вспомнить хороше го о годах, проведенных вместе с мужем, — возможно, потому, что я спрашивал о детских комиксах дяди Рыфкы, о его служебном энтузиазме, о том, что он писал, о его историях с картинками.
— Твой дядя Рыфкы испортил нам обоим молодость этой своей любовью к письму и рисованию.
На самом деле сначала ей нравилось, что муж пишет для железнодорожного журнала, что занимается его изданием. Потому что ради этого его иногда освобождали от длительных поездок с инспекцией и тете Ратибе не приходилось целыми днями сидеть дома одной, глядя на дорогу в ожидании мужа. Вскоре он решил рисовать комиксы на последних страницах журнала, чтобы журнал читали и дети работников железной дороге, чтобы они тоже верили в то, что железная дорога — это благое дело, которое спасет эту страну.
— Некоторым детям они очень нравились, правда? — спросила тетя Ратибе, впервые за все время улыбнувшись, и я рассказал, как тоже взахлеб читал приключения и даже выучил наизусть истории из серии «Питер и Пертев». — Но ему не надо было воспринимать все так серьезно, — перебила она меня. С ее точки зрения, муж совершил ошибку, когда польстился на предложение одного хитрого издателя из Бабыали и решил издавать комиксы в виде отдельного журнала. — Теперь покоя ему не было ни днем, ни ночью. После ревизорских поездок он приходил из управления очень усталый, садился за стол и работал до самого утра.
Эти журналы некоторое время читали, но вскоре в моду вошли тюркские исторические комиксы, все эти Каганы, Караогланы, Хаканы, то есть турецкие воины, сражавшиеся с византийцами, и читатели разлюбили комиксы дяди Рыфкы.
— Тогда он некоторое время писал «Питер и Пертев», и мы заработали денег, но, конечно же, больше всех заработал разбойник-издатель, — сказала тетя Ратибе.
Разбойник-издатель попросил дядю Рыфкы отвлечься от рассказов о турецких детях, игравших в Америке в строителей железной дороги и ковбоев, и написать что-нибудь о Кельоглане, Кагане, воине «Справедливый Меч», — такие истории тогда были очень популярны. «Я не буду рисовать комикс, где не
