трусоват, этот малорослый парижский официант, и привык видеть недругов в тех, кто задает странные вопросы.
– Да. Я из России. А это странно?
– Что вы, что вы… В Париже много русских, особенно в этом районе. Просто у вас отменный французский. Никогда бы не подумал, что вы иностранец. Кстати, девушка, что сидит сзади вас, тоже из России.
Последнюю фразу Жером произнес почти шепотом, а Алексей в ответ изумленно поднял брови.
Шансонье надрывно пел о несчастной любви, и его хриплый голос на высоких нотах очищался, приобретал пугающую звонкость. Жером, обслужив клиентов, снова вперился в телевизор. Алексей приступил к ужину. Девушка позади него потягивала через соломинку мартини, обильно разбавленный апельсиновым соком.
Короткая парижская ночь взирала на все это с привычным равнодушием.
В этом воздухе, заполненном парфюмерными гармониями, в этом зале, где властвовал аромат незнакомой женщины, вот-вот должно было что-то произойти. И произошло.
– Черт, черт!
Это слово, повторенное дважды по-русски, стало для Алексея неким знаком, сигналом, что он имеет полное право обернуться к прекрасной обладательнице потрясающих духов:
– Что случилось? Вам нужна помощь?
– Проклятая зажигалка! Кончилась в самый неподходящий момент.
Алексей не заставил себя ждать. Он ловко вытащил из кармана зажигалку и по всем правилам галантности дал девушке прикурить. Две быстрые и жадные затяжки, потом успокоенность на лице, переходящая в приязнь к тому, кто напротив тебя.
– Приятно встретить соотечественника. Я сразу поняла, что вы не француз!
– Почему? Ваш приятель Жером только что хвалил мой французский и утверждал, что никогда бы не принял меня за иностранца.
– Да нет. Вы меня неправильно поняли. Дело в том, что французы, несмотря на расхожее представление о них, не отличаются особой заботой по отношению к дамам. Они очень неохотно платят за спутницу в ресторане. А уже если рассчитались, то в следующий раз, не исключено, будут сами претендовать на угощение. О том, чтобы проводить после свидания девушку домой, и речи быть не может. Даже если отношения носят романтический характер, изволь добираться домой сама. Ваше поведение разительно отличается от того, как здесь обычно себя ведут. Увидев, что я не могу прикурить, вы сразу поспешили мне на помощь. Француз, скорей всего, просто не заметил бы этого, а если бы и заметил, то не придал бы никакого значения. Они все убеждены, что помогать клиенту кафе – дело официанта. Если здесь тебе станет плохо на улице, помощи от прохожих лучше не ждать. Так вот… Каждый за себя. Торжество общечеловеческих либеральных ценностей. Есть, конечно, исключения…
Девушка умолкала и вновь глубоко затянулась.
– Да. Я тоже слышал об этом раньше, но верилось с трудом. Ведь мы живем, как правило, не в реальном мире, а в мире своих представлений. А уж как и почему они формируются, никто не задумывается. О французах бытует весьма устойчивое мнение, что они на редкость изысканны и воспитанны. Эдакие полуангелы…
– Если бы… Когда-то, возможно, это так и было. Но не сейчас. Однако я, по-моему, непозволительно разговорилась и мешаю вам ужинать…
– Не беспокойтесь. Мы с вами уже разговариваем о таких серьезных вещах, а до сих пор не познакомились. Меня зовут Алексей.
– А меня Наташа!
– По-моему, просто необходимо выпить за знакомство. – Алексей посмотрел в сторону Жерома и, поняв, что он сам по себе не оторвется от экрана, выкрикнул его имя. Надо сказать, этот отчаянный футбольный болельщик вновь проявил изрядное проворство, почти как его кумир Тьерри Анри, и буквально через несколько минут Алексей и Наташа поднимали бокалы.
– Что вы делаете в Париже? В командировке? – Наташа смотрела на Алексея приветливо, мягко. Было видно, что неожиданный собеседник ей приятен.
– Представьте, еще сегодня утром я и не помышлял оказаться в Париже. Я работаю в одной газете. И вот меня отправили сюда на редакционное задание. Завтра я должен его выполнить… В общем, это все. А вы здесь живете или тоже по случаю?
– Живу четыре года. За все это время не была ни разу в России. Я ведь сама из Питера. Тянет туда невероятно… Там все настоящее для меня, а здесь – словно декорация. Но обстоятельства не позволяют вырваться даже на пару дней.
– Что же это за обстоятельства такие?
– Да это не так уж и важно. Хотя вам скажу. Я работаю танцовщицей в Мулен Руж. По контракту на сцену надо выходить каждый вечер. Жестко, конечно… Но зато деньги хорошие. Мне они необходимы. У меня брат болен. Он живет дома, в Питере. Ему постоянно нужно дорогостоящее лечение. Может быть, вы знаете? Процедура называется гемодиализ. Каждую неделю я перевожу на его счет необходимую сумму. Это пока поддерживает его. Что будет дальше – страшно представить…
Алексей кивнул. Он знал про эту процедуру. Ее прописывали при болезни почек. Стоила она очень дорого, но была единственным способом продлить больному жизнь. После услышанного Алексей не очень понимал, что ему надо говорить, как себя вести. Наташа открылась перед ним, совершенно незнакомым человеком, и ее открытость обезоруживала, сводила на нет ту романтическую, ни к чему не обязывающую подоплеку, неизбежно возникающую, когда в парижском кафе знакомятся ночью мужчина и женщина…
11
В апартаментах Клеманов на бульваре Сен-Мишель не скрипели половицы, не доносились из комнат обрывки разговоров, не звякала убираемая прислугой посуда. Можно было подумать, что светлые сны членов счастливой обеспеченной семьи материализовались и неслышно витали по коридорам и комнатам в ожидании раннего летнего рассвета, оставляя легкие ароматные следы. Но вся эта внешняя идиллия была обманчива. Для всей семьи наступали решительные времена, которые неизвестно как могли закончиться.
Поэтому глава банкирского дома Франциск Клеман этой ночью бодрствовал. Вообще-то старый Клеман обычно спал хорошо. Он смолоду следил за своим здоровьем, отличался умеренностью во всем, любил похваляться отменным самочувствием. Иногда он заходил в этой своей манере довольно далеко и становился неприятным, но окружающие в основном испытывали перед ним если не ужас, то определенный трепет, и, понятно, не могли высказать ему неудовольствия. Особенно любил Клеман проходиться на счет тех, кто неважно спит. Он не упускал случая намекнуть, что те, кого мучает бессонница, сами в этом виноваты. «Может быть, совесть у них не чиста? Или нервы чересчур расшатались от табака и алкоголя? Или на ночь наелись так обильно, что несчастный желудок всю ночь подает сигналы о помощи?» – произнося это, Франциск неизменно похохатывал и потирал руки.
Конечно, он не был искренен, когда отпускал свои дурацкие шуточки. Его судьба с самого рождения определялась игрой, сменой масок, неизбывным вниманием к самым мельчайшим деталям, совершенно незаметным и неважным для других. Однако уверенность в том, что ему всегда удастся сохранить самообладание, всегда вовремя сменить маску и без труда вводить в заблуждение окружающих, не покидала его вплоть до того момента, когда пришлось пойти на крайние меры, дабы не поставить под угрозу все…
Окно было открыто, и легкий ночной ветерок чуть шевелил разложенные на столе бумаги и газеты. В окне, в свете белого фонаря, жила темно-зеленая листва одинокого дерева. Листья подрагивали, то касаясь друг друга, то опять расходясь в стороны. Франциск недвижно смотрел на эту листву, будто в ее тишайшем шуме можно было разобрать ответы на мучившие его вопросы. В какой-то момент он поднялся, подошел к стеклу. Тяжелый взгляд вниз напоминал взгляд самоубийцы. После этого знаменитый банкир на цыпочках, боясь кого-нибудь разбудить, стал передвигаться по своим просторным апартаментам. Хорошо знакомый с детства дом, такой любимый и теплый, в котором не жаловали гостей и чужаков, но каждого обитателя окружали плотной избранной заботой, вмиг стал для Франциска местом тоскливого ожидания, ужаса и страха. Он понимал, что ситуация выходит из-под контроля и вряд ли ему удастся что-то изменить. Это
