– А ты не боишься, что, поступив таким образом, заставишь ее… страдать?..
– Кого ее?
– Асунсьон.
– Нет.
Наступило молчание. Оба, казалось, собирались с силами для предстоящей борьбы.
– Ты не прав… – осторожно начал Перлонжур. – Она еще успеет узнать об этом…
– Чем раньше, тем лучше. Я как раз шел к ней, когда встретил тебя. Асунсьон должна знать, что она свободна…
– О! Если она любила Марселя, думаю, она не скоро станет свободной…
– Мертвых не любят.
– Ошибаешься. Некоторых мертвых можно любить больше, чем живых.
Щеки Сантера вспыхнули.
– Это ты обо мне?
– Я не понимаю…
– Да не валяй дурака! Мы здесь для того, чтобы говорить о ней и ни о ком другом. Таково было твое намерение, когда ты сегодня шел ко мне. Что, мужества не хватило? Или чистосердечия?.. Ладно, давай я скажу вместо тебя. Я не боюсь слов. Ты любишь Асунсьон.
– Да, – выдохнул Перлонжур.
– Я тоже, тоже ее люблю! Я люблю ее – надо ли говорить об этом? – больше жизни… О! Гораздо больше жизни!..
– Естественно, Жорж, иначе ты не любил бы ее.
– Я полюбил ее с первого дня, с первого раза, как она пришла ко мне, чтобы узнать, есть ли новости от Марселя…
– А я, – сказал, в свою очередь, Перлонжур, – я полюбил ее в тот вечер, когда исчез Жернико, когда я вошел вслед за тобой в квартиру, где она лежала без сознания… Понимаешь, я полюбил ее до того еще, как увидел ее лицо.
– Я полюбил ее раньше тебя! – воскликнул Сантер.
– Я люблю ее, – молвил в ответ Перлонжур, – с тех пор, как вообще стал думать о женщинах.
Воцарилось недоброе молчание. Только что произнесенные ими слова, подтвердившие все опасения и неясные страхи, заставили их призадуматься. Что станется теперь с их прекрасной, с их братской дружбой?
– Мы не виноваты… – тихо произнес Сантер.
– Она тоже! – сказал Перлонжур.
– А ты… Ты часто с ней виделся?
– Реже, чем ты.
Такой ответ наполнил сердце Сантера радостью. Его терзала жгучая ревность. И он невольно видел в своем друге самозванца, бесчестного соперника. Ему мнилось, что у него самого почему-то больше прав па эту женщину. До того, как вернулся Жернико, надежд у него не было никаких, он молча страдал, не предполагая, что судьба в один прекрасный день может оказаться на его стороне. Но теперь он не желал ни с чем мириться. Перлонжур… Что ж, пришла его очередь молча страдать!..
– Мне жаль тебя, – сказал он.
– Жаль меня?.. Почему? – спросил Перлонжур.
Ему вспомнились редкие минуты, которые он провел наедине с Асунсьон. Вспомнились их разговоры о разных вещах, их тихие, дрожащие голоса – так говорят только в церкви. Но больше всего ему запомнился смех, прекрасный жемчужный смех Асунсьон, она так смеялась, когда он в шутку спел ей, встав на одно колено и положив руку на сердце, мальгашскую песенку:
Он наклонился к Сантеру.
– А она когда-нибудь смеялась с тобой?
– Нет, – признался Сантер.
И сразу почувствовал себя глубоко несчастным, потому что с ним она никогда не смеялась. Зато Перлонжур…
– Думаешь, она любит тебя? – спросил он дрожащим голосом.
– Я не смею на это надеяться.
Такой ответ окончательно вывел Сантера из себя. Если бы Перлонжур задал ему этот вопрос, он наверняка ответил бы: «Не знаю!» Так почему же Жан отвечает иначе?
– И правильно! – воскликнул он. – И не надейся. Она никогда не полюбит нас – ни тебя, ни меня.
– Во всяком случае…
Перлонжур помолчал немного, потом все-таки сказал:
