Он изучающе посмотрел на меня. Но в моей профессии люди давно научились скрывать эмоции за маской бесстрастности.
— Мистер Уидмер, исходя из услышанного, я не могу решить, кто первая женщина в вашей жизни, жена или дочь. Вы упомянули еще двух дочерей, но об этой говорили иначе, причем таких же слов для жены у вас не нашлось, — он поднял руку, прежде чем я успел что-либо возразить. — Это нормально, естественно, тут незачем прибегать к психоанализу. Но вы сказали, пусть и в нескольких словах, что вы всю жизнь посвятили карьере юриста и на этой работе вас удерживают обычаи узкого круга, к которому вы принадлежите. Вы же личность.
— Мне хотелось бы так думать.
— У меня нет уверенности, что столь хорошо вы знаете себя, как личность.
Возникшее чувство протеста помешало мне сформулировать ответ.
— Сколько вам лет?
— Пятьдесят семь.
— А вы все еще не жили для себя. Или вам нравится участь богатого раба?
Доктор Кох улыбнулся.
— Хорошо, очень хорошо. Кровь бросилась вам в лицо. Вы сердитесь на меня. Если б мы проводили психоанализ, однажды вы сформулировали бы то предложение, что так и осталось непроизнесенным, и мы бы узнали, кто вы на самом деле. Нет, мистер Уидмер, я не заманиваю вас в пациенты. Их у меня хватает. Если я соглашусь консультировать вашу дочь, уже будет перебор. Но, если ваша дочь столь эксцентрична, как вы говорите, и ведет образ жизни, какого ее родители и представить себе не могли, значит, пример для подражания она нашла вне семьи, то есть ей пришлось строить свою жизнь самостоятельно. Если ее образ жизни так отличается от того, что ведут родители, она, возможно, подавляет чувство вины, которое испытывает из-за своего бунтарства. Посмотрим. Ее бессонница меня не удивляет. Пожалуйста, попросите ее позвонить мне. За время, что вы провели у меня, я пошлю вам отдельный счет.
Он проводил меня до двери. Где и произнес странную фразу:
— Неожиданное может быть интересным.
Что он имел в виду?
Нажимая на кнопку вызова кабины лифта, я посмотрел на часы. Он уделил мне сорок минут, вместо обещанных пятидесяти! Я поймал себя на мысли, что мое возмущение сродни тому, что испытывает покупатель, которого обвесили в мясной лавке. Он не исповедовал меня. Развалил мне череп колуном. Могу ли я отдать Франсину в такие руки?
Глава 6
Кох
На первой встрече мне всегда приходится брать инициативу на себя. Это непросто, потому что в основном при работе с пациентами я пассивно сочувствую им. Пока пациент излагает свои мысли, от меня они слышат лишь поощряющие, ничего не значащие звуки. Я формирую собственное суждение, не произнося ни слова. Помнится, одна женщина, ее фамилия Баумгартен, сказала мне, что я похож на большого плюшевого медведя, которому она плакалась в детстве, если кто-то обижал ее. Обычно нам не с кем разделить душевную боль, так что наличие доброжелательного слушателя уже дает положительный эффект, а если слушатель этот врач или священник, кто знает, может, он, разделивший со столь многими их беды и страдания, исходя из своего опыта, чем-то поможет, наставит на спасительный путь.
Если же человек, которого я вижу впервые, пациент другого врача, расстроенный тем, что ему приходится менять психоаналитика, приходит, чтобы выяснить, а подойду ли я ему, я должен отнестись к нему строго, сурово, без капли сострадания, предстать перед ним этакой говорящей каменной стеной. А если ко мне приходит не пациент, но его (ее) отец, как, к примеру, мистер Уидмер, который знает, сколь высоко стоит он в этом мире, и сомневается в том, а отдавать ли ему дочь в лапы незнакомца, пусть тот и психоаналитик, я играю совсем другую роль. Он привык к бизнесменам, которые улыбаются, когда чувствуют насмешку, но для него внове доктор, который видит сквозь маску внешнего спокойствия. Еврей, грек, итальянец вопил бы, отчаянно жестикулируя, окажись его дочь в таком состоянии. Уидмер говорит ровно, безо всяких эмоций. Хотелось бы мне знать, какой у него при этом пульс. Не отказался бы я и взглянуть на его энцефалограмму. Он льстит мне, говорит, что пришел ко мне, прочитав мою статью. Могу ли я ему верить? Где-то в подсознании он считает ниже своего достоинства о чем-то меня просить. Его дочь обесчестила себя. У нее ужасная бессонница. Она потеряла контроль над собой, которым так горды англосаксы. По силам ли мне с помощью фрейдистской магии добиться того, что отец и мать вновь сочтут ее достойной себя?
В три минуты Уидмер показал, что он адвокат, который на самом деле совсем не адвокат. Не Кларенс Дарроу, завораживающий присяжных. Он — бизнесмен, который зарабатывает деньги, вновь и вновь переписывая контракты, меняя лишь имена, пункты, условия. Ему не потрясти Верховный суд новым толкованием какого-либо положения конституции, однако его так и тянет к уголовному законодательству, и связующая ниточка для него — армянин, которого он почитает за настоящего адвоката! А потом, еще через несколько минут, он выдает себя, ибо мысленно, а где еще прелюбодействует человек, как не в мыслях, он любовник своей дочери и пастор — жене. Впрочем, мне до этого дела нет, разве что поможет мне в общении с дочерью.
Я вышел в приемную, чтобы впервые увидеть Франсину Уидмер.
— Добрый день, — она поднялась с кресла.
Высокая, почти с меня ростом, светловолосая, с нестандартным лицом. Интересно, подумал я, а как объясняет ее отец восточный разрез глаз дочери? Дальним родственником? Мутацией?
— Рад познакомиться с вами, — я пожал ее руку. — Пожалуйста, заходите.
Она смотрела мне в глаза. Я счел это добрым знаком.
Мы остановились посреди кабинета. Возникла неловкая пауза.
— Сначала мы должны поговорить, — первым заговорил я.
— Могу я сесть туда? — она указала на стул, на котором сидел ее отец.
— Да, пожалуйста.
Она садится с таким изяществом. Я не могу не заметить естественность формы ее груди. Марта всегда носила и бюстгальтер, и пояс для чулок. Другие тогда были времена.
Она кладет ногу на ногу, защищая свой цветок. Не то, что женщины в подземке, сидящие, раздвинув ноги, никому не нужные. Она поправляет волосы. Могу представить себе, какие они шелковистые на ощупь.
— Если мы займемся психоанализом, вам придется ложиться на кушетку, — предупреждаю я.
Я повторял эту фразу столько раз, однако с Франсиной не произнес ли я слово
Мне известен случай, когда отец, кстати, врач, получил инфаркт на церемонии бракосочетания его красавицы-дочери. Все думали, что он безмерно счастлив, выдавая дочь замуж, а в нем кипела черная ненависть к жениху, который получал законное право обладать ее телом. И еще он винил себя за то, что возжелал свою дочь. Какое же сердце такое выдержит! Но произошло это давным-давно. Марта и я полагали себя бесстрашными революционерами, решившись лечь в постель за четыре месяца до свадьбы, нас прошибал пот при мысли о том, что наших родителей, узнай они об этом, хватит удар. А теперь Уидмер и я живем в мире, где дети — почему мы все еще думаем о них как о детях? — открыто живут половой жизнью, шокируя даже тех из нас, кто полагает, что наше сладострастие естественно, а налагаемые обществом нормы надуманны.
Если я думаю,
