— Хорошо, Мерль. Как я говорил, банк спермы — это одно. Но ты наслаждаешься тем, что держишь евреев под замком. Не так ли, Эбигейл?
Эбигейл переводила взгляд с одного на другого. Мерль, конечно, умнее, а интеллект она ценила не вообще, но у конкретных индивидуумов. В Калифорнии, однако, особенно пышно расцветали идеи, чреватые для их вдохновителей смертью на электрическом стуле. Мерль рассказал ей об истинном предназначении «Клиффхэвена» лишь после того, как на курорте появились первые гости. Разве могла жена заявить на мужа в полицию? Тем более жена, у которой хватало своих секретов. К тому же она одобряла действия Мерля.
— Я знаю, что Мерль в восторге от результатов, достигнутых в «Клиффхэвене», — ответила Эбигейл.
— Ерунда, — не унимался Джордан. — Просто ему нравится держать евреев в клетке и убивать по своему усмотрению. Я встречал таких людей. Есть они и в Техасе. Мерлю по душе роль короля маленького мирка, созданного в «Клиффхэвене», куда он приезжает, чтобы карать или миловать.
— Ты все перепутал, — возразил Мерль.
— Хочу надеяться, что это так, — Джордан повернулся к Эбигейл. — Я рад, что вновь повидал вас обоих. Обед выше всяких похвал, — взглянув на Мерля, он добавил. — Я никому не скажу о том, что видел. Позволь мне откланяться. Надеюсь, твой человек отвезет меня в аэропорт.
— Я думала, ты останешься на ночь, — в голосе Эбигейл слышалось разочарование.
— В сложившейся ситуации мне лучше уехать.
Мерль позвал японца.
— Мистер Эверетт решил, что ему нужно незамедлительно вернуться в Техас.
Японец кивнул, всем видом показывая, что сожалеет об этом.
— Будьте добры, доставьте мистера Эверетта и его чемодан в международный аэропорт Лос- Анджелеса.
Японец кивнул.
— Ты делаешь ошибку, — Мерль протянул руку.
— Я в этом сомневаюсь, — Джордан ее пожал.
Мерль в сопровождении японца прошел в холл, и на минуту Джордан и Эбигейл остались одни.
— Я сохраню добрую память об этом доме, — улыбнулся Джордан. — Не волнуйся.
— Будь осторожен.
— Я летаю так часто, что об этом не думаю.
Эбигейл имела в виду совсем другое, но вернулся японец, приглашая Джордана пройти за ним, и она уже ничего не смогла добавить.
Когда Мерль вошел в гостиную, она сидела у камина с пустым бокалом из-под бренди в руке.
— Хочешь еще, дорогая? — спросил он.
Эбигейл кивнула.
Мерль налил в бокал бренди чуточку больше, чем обычно.
— А ты не будешь?
— Я составлю тебе компанию через пару минут, любовь моя. Мне надо позвонить.
Так Мерль не называл ее уже много лет. И теперь слова эти не ласкали слух, но звучали зловеще.
Удобно устроившись на мягком сиденье лимузина, Джордан думал о Мерле. Способный, трудолюбивый, интеллигентный человек, но стоило ему лишь заступить за черту, отделяющую здоровую психику от ненормальной, как он покатился вниз. Джордан читал о таких случаях, но впервые нечто подобное произошло с одним из его друзей.
Он знал дорогу в аэропорт и, наверное, обеспокоился, если б японец свернул в сторону, но ехали они правильно, и вскоре впереди засверкали огни аэропорта. Джордан прикрыл глаза. Он мог подремать еще минут двадцать. Отсутствие билета его не смущало. В первом классе всегда оставались свободные места. Пожалуй, он еще раз попробует дозвониться до Мэри, прежде чем подняться на борт самолета.
Резкий поворот лимузина заставил его открыть глаза. Они находились на территории аэропорта, но вместо того чтобы ехать к главному зданию, свернули к одному из ангаров. Джордан постучал по стеклу перегородки, отделявшей его от шофера. Японец на мгновение обернулся, кивнул, но лимузин продолжал двигаться в том же направлении. Ворота ангара, в котором без труда разместился бы маленький самолет, распахнулись.
Лимузин въехал в ангар и остановился. Какой-то мужчина в комбинезоне механика закрыл ворота. Японец торопливо выскочил из кабины, указывая на заднее сиденье. Кивнув, механик сунул руку в карман и вытащил пистолет с насаженным на ствол глушителем. Джордан услышал, как открылся багажник. Зачем они вытаскивают его чемодан? Что вообще происходит? Он взялся за ручку и приоткрыл дверцу, но тут что- то уперлось ему в голову, раздался оглушительный взрыв, и свет померк у него перед глазами.
Глава 8
Между сном и пробуждением есть мгновение, когда просыпающееся сознание подсказывает человеку, где он находится. Спящий в своей постели сразу понимает, где он, в другом месте на это уходит на доли секунды больше. А знакомое лицо на соседней подушке всегда успокаивает, даже если кровать стоит в чужом доме. Лицо Маргарет, столь подвижное при разговоре, во сне светилось небесной безмятежностью. Будь у Генри талант художника, он бы обязательно нарисовал «Спящую женщину».
Мужчин, которых в первую очередь влекло женское тело, Генри считал потребителями, а не влюбленными. Начало его всесокрушающей страсти к Маргарет положил ее цепкий ум. Он сразу понял, такая, как Маргарет, женщина, думающая и четко излагающая свои мысли, не наскучит ему до конца жизни. Да, он не сразу заметил привлекательность ее живого лица. Фигура же Маргарет вообще его не впечатлила. И только со временем тело Маргарет, поскольку оно принадлежало ей, стало скульптурой, по которой он мог судить о совершенстве. Рубенс обожал крупных женщин, Роден — амазонок. Для него совершенством являлась Маргарет. Такой он представлял себе идеал женщины, и, глядя на нее, еще спящую, Генри в бессчетный раз влюблялся в свою жену.
Когда он повернулся к окну, лучи яркого калифорнийского солнца, бьющие сквозь тонкие занавеси, заставили его прищуриться. И тут же он резко сел, окончательно проснувшись, и взглянул на дверь, запертую снаружи.
Подойдя к окну, Генри отдернул занавеску. Солнце только что поднялось над окружающими «Клиффхэвен» холмами. Но по голубому небу плыли редкие облачка. Их ждал еще один жаркий день?
Генри посмотрел вниз. Гости по одному, по двое, неторопливо тянулись к ресторану. Или они выдохлись, устав от бесплодных попыток вырваться отсюда? Что уж тут говорить, большинство людей просто плыли по жизни, покорно принимая все, что уготовила им судьба. Они приспособились бы к «Клиффхэвену», как приспосабливались ко всему, что выпадало на их долю.
Генри не жаловал пассивность. В молодости бурлящая в нем энергия заставляла его развивать свои способности, пробиваться все дальше и дальше. Планируя жизнь на месяцы и даже годы вперед, он полагал, что и другим свойственно то же мироощущение: человек создан для того, чтобы жить, а не существовать. Только в зрелые годы Генри смирился с тем, что давно подсказывал ему здравый смысл: люди разнились не только по процессам метаболизма, но и по упорству и силе воли.
Он вспомнил слова Маргарет о его институтском приятеле Уильяме Перлиматтере: у него, мол, начисто отсутствует честолюбие, он, словно жертва кораблекрушения, едва держащаяся на поверхности. Получив диплом, Уильям огляделся и, похоже, решил, что теперь может резко сбросить обороты. Они остались друзьями, два человека с разных планет, смотрящих на все с противоположных концов телескопа. Когда компания Маргарет собиралась на вечерние посиделки, Уильяма всегда приглашали, и он обязательно
