Однако тот бросился в ноги рыцарю, обхватил его колени и никак не желал отпускать. Уж сэр Ланселот и отталкивал, и пинал его. Все напрасно: тот валялся в ногах у рыцаря и рыдал как ребенок, умоляя пощадить.
— Вставайте, сэр, и сразитесь, как подобает мужчине! — призывал его Ланселот.
— Нет! Не буду сражаться, — скулил мужчина. — Я взываю к вашему рыцарскому милосердию!
— Я согласен сражаться без доспехов, в одной рубашке!
— Нет… Пощады, сэр!
— Я привяжу одну руку к туловищу!
— Ни за что! Помилосердствуйте, сэр, вы же давали клятву!
Чувствуя, что едва не теряет голову от ненависти и отвращения, сэр Ланселот насилу оторвался от трусливого рыцаря и отошел в сторонку. Его колотило, как в лихорадке, и, чтобы хоть немного успокоиться, он прислонился к стволу дерева. Взгляд его упал на грязную, окровавленную голову женщины — она так и валялась на дороге, там, где упала. Ланселоту показалось, что она злобно насмехается над ним.
— Назначьте мне любое наказание, — ныл тем временем супруг-убийца. — Я на все согласен, только сохраните мне жизнь.
— Хорошо же, — молвил Ланселот с холодной яростью, — я скажу вам, что делать! Вы повесите это тело себе на спину, а отрубленную голову возьмете в руки. И в таком виде поедете в Камелот. Будете ехать днем и ночью, ни на минуту не расставаясь со своей ношей. А когда доберетесь, пойдете к королеве Гвиневере и расскажите, что натворили. И пусть она сама определит вам наказание.
— Клянусь своей душой и верой, что выполню ваше требование!
— Какая там вера! Будь проклят тот час, когда вы появились на свет. Вы сделаете это не из-за веры, а потому что иначе я разыщу вас хоть на краю света и разорву на тысячу кусочков. А теперь поднимайте тело. Нет, не кладите его на лошадь, повесьте себе на спину.
Он наблюдал, как мужчина тяжело поскакал прочь с трупом за спиной, который обнимал его за шею мертвыми руками. А Ланселот, глядя ему вслед, тяжело дышал открытым ртом в попытке избавиться от омерзительного чувства тошноты, пришедшего на смену гневу и ярости. Он так и просидел под деревом до самого вечера — слишком слабый, чтобы продолжать путь, и слишком больной, чтобы поискать себе более удобное место для отдыха.
По земле расхаживало множество птиц, привыкших к вечернему образу жизни. Они ворошили палые листья, отыскивая под ними всяких жучков и червячков, ссорились из-за них, перекликались пронзительными голосами. На неподвижно сидевшего рыцаря они не обращали ни малейшего внимания. Лишь один самец с ярким хохолком на голове (судя по всему, вожак стаи) решительно просеменил к закованной в стальные латы ноге Ланселота и стал клевать ее, то и дело вскидывая голову и бросая на человека вызывающие взгляды. Казалось, он демонстрирует собственную независимость и воинственность. Ланселот невольно улыбнулся, ибо вспомнил, что и сам порой вел себя подобным образом и, наверное, по аналогичным причинам.
И поскольку дерзкий вызов самца остался без ответа, мелкая живность осмелела и начала потихоньку выползать из своих дневных убежищ. Следует отметить, что малые размеры лесных тварей вовсе не предполагали врожденной кротости и смирения — всего лишь разумную осторожность. А так каждая особь вела нескончаемую войну с представителями своего и чужих видов. Что ни день, приходилось решать многочисленные вопросы, касавшиеся звериной собственности, а также проблемы поиска и сохранения неожиданных подарков судьбы. Не менее важно было улаживать разнообразные инциденты, связанные с нарушением природной иерархии: здесь все имело значение — размеры, возраст, сила. Вот и сейчас, на исходе дня, мелкие животные — небольшие змейки, мыши, кроты, ласки и хорьки — спешили насытиться и загодя укрыться в своих норах. Даже в границах одной породы было достаточно сложно организовать мирное, бескровное существование, а уж между различными видами это и вовсе казалось невозможным. Ибо, невзирая на свои малые размеры, эти существа не являлись ни мирными, ни дружелюбными. Здесь — точно так же, как и в мире людей — процветали и эгоизм, и жадность, и тщеславие пополам с раболепием. Все эти мелкие зверьки тоже стремились блюсти собственные интересы, любовались собой, интриговали и склочничали. Трудно понять, как в подобных условиях они умудрялись не только выживать и выводить потомство, но еще и благополучно расти, устраивать свои норы и гнезда, охорашиваться, чистить перышки и точить когти, запасать съестные припасы и охранять их от чужих посягательств. И при этом еще находили время для того, чтобы беспрестанно ссориться, драться, проклинать друг друга, а между делом любить и умирать.
С наступлением темноты животные одной разновидности благоразумно убрались восвояси и уступили место другим — голодным, бесшумным хищникам со светящимися глазами, хитрым ловцам и пожирателям, легким и шустрым убийцам, которые рычали, клекотали и ухали в соответствии со своей породой. Меж кронами деревьев мелькали летучие мыши: они неустанно летали по маятникообразной траектории и издавали тонкий пронзительный писк, от которого у Ланселота моментально заломило зубы. Вокруг кипела жизнь — столько живых существ, каждый со своими друзьями и врагами, и все куда-то спешили, к чему-то стремились. Рядом с ними сэр Ланселот особенно остро ощутил свое одиночество — такое же темное и холодное, как и окружавшая его ночь. Только чувство это гнездилось непосредственно внутри него и, в отличие от ночного неба, не оживлялось светом далеких манящих звезд. Подобное переживание было внове для рыцаря, он не привык тосковать и хандрить. Такую же леденящую тоску и одиночество он ощущал лишь единожды — когда много лет назад умерла его мать, королева Элейна. Тогда у Ланселота был тяжелый период: ему пришлось заново восстанавливать свой рухнувший мир и привыкать жить без любви. Внезапно он почувствовал, как по телу пробежала холодная дрожь — а это, как известно, верный признак того, что где-то поблизости находится злая ведьма со своими черными чарами. На всякий случай сэр Ланселот скрестил пальцы на обеих руках и принялся вслух читать «Отче наш». Он отметил, что жизнь вокруг словно замерла — ночные шорохи смолкли, безостановочно сновавшие зверьки вдруг исчезли или же замерли на месте, словно получили сигнал о надвигающейся опасности. Рыцарь усмотрел в этом лишнее подтверждение своей догадки о черной магии. Поэтому он почти не удивился, когда услышал приближавшиеся шаги и нежный девичий голос, выводивший грустную песню:
Затем песня смолкла, и из ночного мрака показалась женская фигура. Юная дева приблизилась к Ланселоту и сказала:
— До меня донесся ваш зов, милорд.
— Я никого не звал, леди.
— Но я почувствовала ваше одиночество.
— Я никого не звал, — упрямо повторил Ланселот.
Тем не менее девушка уселась рядом с ним.
— Я ощутил присутствие магии, — сказал рыцарь. — Вы колдунья?
— Я буду тем, что вы захотите, сэр Ланселот.
— Вы знаете мое имя? — удивился он.
— Лучше, чем любое другое, — отвечала девушка. — Даже лучше, чем имя королевы Гвиневеры.
При этих словах сэр Ланселот вскинулся, точно лошадь, укушенная слепнем. Руки у него вмиг похолодели. Его волнение не укрылось от ночной гостьи.
— Эта женщина имеет над вами власть? — спросила она.
