камина.
— Я пытался, — смущенно признался он. — Не смог расстегнуть пуговицы; пальцы замерзли и не слушаются.
Можно было бы заподозрить в словах хитрость или, по крайней мере, преувеличение, однако в этот момент маркиз потер руки и неподдельно вздрогнул.
— Вам действительно очень холодно, да?
— Если честно, то замерз до полусмерти, — признался он и снова вздрогнул. — Сам не понимал, пока едва не обжегся трутом и даже не заметил. — Несколько мгновений он смотрел на нее молча, а потом откашлялся и добавил: — Вот развел огонь, сейчас разгорится, и сразу станет теплее.
— Позвольте, помогу. — Энн подошла ближе. Во-первых, человек действительно нуждался в помощи, а во-вторых, очень хотелось прикоснуться. Не к одежде, а к его собственной гладкой, пусть пока и холодной коже.
— Не стоит беспокоиться, сейчас согреюсь и справлюсь.
— Стойте смирно! — решительно приказала она, развела в стороны его руки и подошла вплотную, чтобы расстегнуть пуговицы.
Объятие оказалось таким близким, что трудно было сохранить невозмутимость. И все-таки удалось распахнуть пальто и скинуть с плеч.
Следом на пол отправился сюртук. Энн чувствовала на себе воспаленный взгляд, однако не осмеливалась поднять глаза навстречу. Глаза предательски откроют правду; как же тогда притворяться, что она действует исключительно из жалости?
Едва очередь дошла до мелких тугих пуговиц на жилете, маркиз опустил руку и быстрым ловким движением расстегнул пряжку на меховой накидке Энн. Горностаевая пелерина плавно сползла с ее плеч. Энн замерла.
— Просто подумал, что вам жарко, — невинно оправдался он.
Можно было бы ехидно заметить, что пальцы уже приобрели утраченную подвижность, однако она сочла за благо промолчать. Распахнула жилет и провела ладонями по холодной мокрой рубашке. Ощутила рельефную, почти скульптурную мускулатуру и вспыхнула: вот теперь стало по-настоящему жарко.
Энн придвинулась ближе и сняла жилет с плеч; он скользнул по рукам и упал на пол. Пиво и устрицы никогда еще не пахли так восхитительно, так притягательно. Прильнув, она ясно ощутила откровенное мужское возбуждение. Опустила глаза и не смогла сдержать изумления.
— Боже милостивый!
Наконец-то нашлись силы посмотреть в лицо тому, кого она так старательно раздевала. Максимилиан вздохнул, словно внезапно ожившая статуя, и прильнул к губам в нетерпеливом жадном поцелуе.
— Энн… — прошептал он единственное слово, сжал тоненькую талию и властно привлек к себе.
Леди Бишоп прикрыла глаза и уступила чувствам. Поцелуй продолжался, углублялся, становился жарче и требовательнее. Подобно мечте, увлекал, манил куда-то. Понять, куда именно, пока не удавалось, и все же очень хотелось попасть в неведомую страну — вместе с тем, кто вел по незнакомой дороге.
Крючки на спине платья расстегнулись мгновенно, словно сами собой. Жаркая волна захлестнула и безжалостно заглушила остатки здравого смысла, который упрямо пытался напомнить о необходимости спасаться бегством, пока слушаются ноги.
Ноги, однако, начинали подводить и уже отказывались держать. Ощущение близости дарило телу странную, граничащую с опустошением легкость.
Издав странный, напоминающий звериное рычание звук, Максимилиан сорвал с себя шейный платок, крепче обнял любимую, и в следующий миг оба оказались на ковре, среди разбросанной одежды.
Он ласкал страстно и жадно, даря наслаждение и в то же время заставляя стонами умолять о продолжении. Сорвал с себя мокрую рубашку, отбросил в сторону и прильнул мускулистым телом к Энн. Постепенно поднимая ее сорочку, он стал покрывать поцелуями каждый дюйм, каждый уголок прекрасного, манящего, но пока еще неведомого тела.
Пытаясь помочь, желая оказаться ближе, Энн приподняла бедра и позволила его ладони скользнуть между ног.
— Максимилиан, — позвала она, и сама удивилась прозвучавшей в голосе мольбе. Да, он делал то, что казалось жизненно необходимым, мучительно важным. Промедление могло довести до безумия.
Тонкий батист сорочки обнажил талию, грудь. Теплые губы согревали, ласкали, дразнили и терзали. Язык щекотал нежные соски, успевая встревожить каждый. Слова потеряли смысл и значение. Дрожащими пальцами Энн вцепилась в густые темные волосы в твердом намерении не отпускать никогда, никогда в жизни.
Не отрывая губ от восхитительной груди, Максимилиан слегка отстранился, чтобы скинуть сапоги и сдернуть брюки, и тут же вернулся к Энн, согревая ее всем телом. Энн явственно ощутила сокровенное напряжение мужественности и невозможную, нестерпимую страсть. Пронзило странное, замешенное на ужасе возбуждение. Остановить события, повернуть время вспять? Нет, об этом не могло быть и речи! Если Максимилиан остановится, она умрет на месте. Стремление слиться с ним воедино, стать частью красивого, сильного и доброго мужчины уничтожило все сомнения, все опасения, все и всяческие рассуждения.
Проведя ладонью по ее груди и животу, Максимилиан добрался до бедер и развел ноги. Прильнул, накрыл собой — требовательно, властно.
— Энн, — едва слышно окликнул он, приподнял голову и заглянул в глаза. А в следующее мгновение бедра прижались откровеннее, и любимый проник в сокровенную глубину медленно, но настойчиво, с неоспоримой уверенностью, которую невозможно было представить заранее.
Внезапная боль заставила вскрикнуть. Максимилиан мгновенно остановился и, балансируя на локте, снова заглянул ей в глаза, свободной рукой лаская грудь.
— Расслабься, — хрипло попросил он, поцеловал в шею и забавно уткнулся носом в ухо. — Боль сейчас уйдет и больше никогда не вернется. Так бывает только в первый раз. Просто почувствуй меня, отдайся мне.
— Уже лучше, — пробормотала Энн. Никогда в жизни тело не значило так много, не казалось таким важным, таким самостоятельным. Еще ни разу предчувствие не сочеталось с… наслаждением и удовлетворением. — Не останавливайся.
Максимилиан улыбнулся и кивнул:
— Вряд ли смог бы остановиться, даже если бы очень захотел. — Осторожно, но в то же время упрямо он погрузился глубже.
Затем последовало мощное ритмичное наступление, и Энн вцепилась в его плечи, чтобы не потерять ни единого, драгоценного мгновения близости и страсти. Она забыла о себе: дыхание, биение сердца — отныне все принадлежало единственному на свете мужчине. Вот, оказывается, к чему она стремилась. Ничто на свете не могло принести счастья ярче, переживаний острее и красочнее.
Движение постепенно ускорялось, и в недрах ее собственного тела стремительно нарастало напряжение. Но куда же больше? Невозможно!
— Максимилиан!.. — выдохнула она.
— Лучшее впереди, — коротко успокоил он, не столько услышав, сколько почувствовав вопрос.
— Но как?
— Не думай, Энн. Расслабься.
О чем можно думать, когда мускулистое тело прижимает к ковру? Когда ласковые руки нежно и горячо обнимают? Когда тело наполнено до предела и безумно жаждет освобождения?
— О Господи… — только и смогла прошептать она. Новые, неизведанные ощущения наполняли, переполняли, искали выхода.
И вот настал счастливый миг освобождения. Энн затрепетала и словно растворилась в пространстве. А спустя мгновение почувствовала, как вздрогнул в глубине ее тела возлюбленный. Да, они поднялись на вершину блаженства вместе, в неразрывном объятии.
Несколько секунд длилось первозданное, недоступное пониманию и описанию единство. Словно почувствовав, что любимой трудно дышать, Максимилиан завел ладонь под ее спину, чтобы придержать, и ловко перекатился — теперь Энн оказалась сверху.
