письма атамана Краснова были перехвачены, и ни одно из них не дошло до адресата.
Правда, фельдмаршал Александер тоже оставил своё мнение по этому поводу. 18 мая он обратился в штаб-квартиру британской армии, запрашивая инструкции. В письме он указывает на свою озабоченность «в связи с участью, которая ожидает казаков у них на Родине».
В конце концов, 26 мая к фельдмаршалу Александеру прибыл генерал Кейтли, с приказом от командования союзников, «что все казаки без исключений, и в особенности их офицеры, должны быть переданы советским оккупационным властям». Много лет спустя, этот генерал, в разговоре с лордом Бетеллом, сказал следующее: «Приказ о начале репатриации казаков шел из очень высоких сфер. Скорее всего, из Вестминстера и, возможно, лично от Уинстона Черчилля».
Мы уже знаем, что английский премьер-министр подписал секретное Ялтинское соглашение. К тому же, наиболее убежденным поклонником Сталина в английском правительстве являлся английский министр иностранных дел сэр Энтони Идеи. Он утверждал, что «Сталин — человек, который никогда не нарушит своего слова» и чтобы ублажить его, готов был сдать столько людей, сколько будет возможно.
Ещё до получения официального приказа о выдаче — неожиданно, без предварительного объявления, лагеря объехал грузовик с вооруженными людьми, который увез все сбережения казаков и их семей: приблизительно 6 миллионов немецких марок и ещё некоторая сумма в фунтах стерлингов. Это был первый сигнал, чрезвычайно озадачивший казаков.
Сам приказ о выдаче казаков пришел от военных властей с большими предосторожностями. Например, когда полковник Малколм, командир майора Дэвиса, проинформировал последнего о его содержании, тот не мог сдержать своей реакции: «Я буквально упал», — признавался он позднее лорду Бетеллу. «Это шло вразрез со всем тем, что мы всё это время говорили казакам. Я объяснил моему начальнику, что все эти недели я был другом для казаков, служил для них своеобразным гидом и советником, отвечал на их вопросы, успокаивал, развеивал сомнения и уверял их, что никто не думает репатриировать их насильно. И теперь, перед очевидностью врученного мне приказа, я считаю моим долгом подать в отставку. Я потерял свой авторитет».
Полковник Малколм холодно ответил ему, что это не подходящий момент для подачи в отставку. Он, и только он, должен будет зачитать приказ казакам. Он же будет нести ответственность за выполнение всей операции. Все это как раз потому, что он завоевал доверие казаков, и нет никого другого, кто смог бы заменить его в этой ситуации. По мнению Малколма, необходимо было сохранять спокойствие среди казаков до последнего момента, даже если для этого нужно будет прибегнуть к обману. Таков был приказ.
Первым обманом стало объявление о приглашении всех казачьих офицеров на совещание с фельдмаршалом Александером, запланированное на 28 мая неподалеку от лагерей — в Обердраубурге. Было сказано, что все они возвратятся вечером того же дня.
Некоторые офицеры были удивлены массовостью этой встречи — их было более 2.000 человек, — но их уверили в непременной необходимости поездки. На следующий день большинство офицеров, одетых по парадному, ожидало прибытия грузовиков. Те из них, кого провожали семьи, уверяли своих родных, что возвратятся к вечеру. Здесь были и все Красновы, так как в Лиенце находились и Лидия Федоровна — жена атамана Петра Николаевича Краснова, так и Дина — девушка, недавно вышедшая замуж за генерал-майора Семёна Краснова. Самый младший в семействе — Николай Николаевич, стараясь казаться спокойным, сказал своей жене: «Я вернусь сегодня вечером и ты приготовишь мне яичницу». Он стремился её убедить в том, что все в порядке, но, скорее всего, одновременно убеждал в этом и себя.
Никто из них не вернулся. Только несколько офицеров, недоверие которых оказалось сильнее обмана, не только не поехали на встречу, но и вообще бежали из лагеря, тем самым, спася свои жизни.
Весь казачий офицерский состав, включая главных командиров, был вывезен в Шпитталь, где их сопроводили в окруженный колючей проволокой лагерь для военнопленных. Там английский бригадир Мессон холодным тоном очень кратко информировал их, что все казаки будут переданы в советские руки в ближайшей подконтрольной им оккупационной зоне. Эта операция будет проведена как можно более быстро и они — офицеры, будут переданы уже на следующий день.
Последовавшее за этим можно назвать хаосом. Люди пребывали в состоянии гнева, паники и отчаяния до тех пор, пока совершенно побледневший атаман Краснов не возвысил свой голос и не напомнил всем о необходимости сохранять достоинство в любой ситуации.
Атаман немедленно потребовал разрешения на отправку телеграммы командованию союзников, что было ему позволено. Сразу же продиктовал по-французски короткое письмо, в котором разъяснил причины, по которым казачество взяло в руки оружие, и указал, что он сам несет главную личную ответственность за участие казаков в боевых действиях. Вследствие чего хочет лично предстать перед военным судом, но при этом его люди должны быть освобождены, а гражданские беженцы должны быть оставлены в покое. Не надо забывать, что к тому времени он имел под своим началом не только казаков, но и их многочисленные семьи — стариков, женщин и детей, которые бежали от коммунизма.
Копии этой телеграммы были отправлены королю Георгу VI, премьер-министру Уинстону Черчиллю, в Организацию Объединенных Наций, Архиепископу Кентерберийскому и в Международный Красный Крест. Это все, что можно было сделать. Ответа не пришло ни от кого, но атаман до последнего момента пытался выполнить свой долг перед подчиненными.
В оставшиеся короткие часы атаман написал прощальное письмо своей жене Лидии Федоровне, с которой он расстался накануне и которую больше не увидел. Она была его верным товарищем в этой долгой жизни, полной страданий — поражение, чужбина и эта последняя, прерванная судьбой, надежда на осуществление мечты об освобождении казачества. Он хотел своими прощальными словами успокоить её, прежде чем она в одиночестве узнает об ожидавшей его участи. (Лидия Краснова осталась практически без средств к существованию. О ней позаботилась семья фон Меден (Von Meden) со старым немецким офицером во главе, который был большим другом её мужа. Она скончалась в 1949 году и была похоронена в селении Вальхен (Walchensee).
Единственной просьбой всех этих людей, находившихся в подавленном состоянии, было присутствие священника. На это было дано соответствующее разрешение, и на следующий день был организован молебен.
Естественно, все казачьи офицеры были без оружия, когда их арестовали англичане. Возможно, были единичные исключения, когда кто-либо мог спрятать пистолет или нож. В любом случае, английская охрана обыскала помещения, предназначенные для ночлега арестованных, с целью изъятия любого режущего или тяжелого предмета. Несмотря на эти меры, некоторые офицеры (их точное число так и не стало известно) покончили жизнь самоубийством уже до рассвета.
Молебен начался в 6 часов утра. Предоставим слово одному из немногих выживших: «Две тысячи человек — генералы и казачьи офицеры, которых британцы готовились насильно передать советским властям, стояли на коленях на голой земле, многие плакали. Английские стволы были нацелены на них все время, пока они обращались со своими молитвами к Богу. Импровизированный хор объединил голоса мужчин, которых британцы приговорили к смерти. На коленях, прижатые к колючей проволоке, они пели традиционные молитвы — «Отче Наш» и «Господи, храни народ твой». Казачий священник окропил их святой водой и, как мог, успокоил их страдающие души».
Когда молебен подошел к концу, для казачьих офицеров наступил момент погрузки в ожидавшие их грузовики. Казаки воспротивились, и английские солдаты прибегли к насилию. Осыпая градом ударов прикладов и штыков, людей тащили к автомобилям. Многие были заброшены в кузов уже без сознания. Это было последнее отчаянное сопротивление.
В какой-то момент англичане заметили атамана Краснова у входа в свой барак и хотели наброситься на него, но их опередила группа молодых казаков, которые встали вокруг атамана и потребовали от британских солдат вести себя с ним почтительно. Им разрешили сопроводить своего любимого командира до грузовика, где добились, чтобы он мог ехать, сидя в кабине. Его двоюродный внучатый племянник Николай, которому мы обязаны этими воспоминаниями, видел, как тот медленно крестился и говорил: «Господи, укороти наши мучения…».
В точно таких же условиях в этот день были переданы генерал-майор Семён Краснов и генералы Шкуро, Доманов и Султан-Гирей Клыч.
