журнальчик нужно читать со вниманием.
«Всякая всячина» объявила себя «бабушкой» новых журналов и выразила уверенность в том, что скоро появится поколение внуков. Для того были приняты меры. Кто желал выступить с журналом, мог подать прошение в Академическую комиссию, ведавшую типографией, не открывая своего имени, лишь поставив подпись «Аноним».
В половине января Новиков рассчитался с Комиссией и по приказу Военной коллегии должен был отправиться в Севскую дивизию, в Муромский пехотный полк.
Никакой охоты продолжать военную службу у Новикова не было.
Он знал по опыту, как связывает человека военный мундир. Новиков понимал, что быть офицером почетно и служба эта — дворянская, однако склонности к ней не имел.
Перейти в штатскую также не хотелось. Если служить, как подобает прилежному чиновнику, надо помнить законы и указы, уметь разбираться во всех канцелярских пружинах. Работа в Комиссии показала ему, как это сложно. А потом взятки, акциденции… Смешно говорить, сам он рук не запачкает, но ведь надобно следить за подчиненными, чтобы и они просителей не обижали… Нет, приказные дела его не занимали, к ним он тоже не чувствовал склонности.
Легче других и спокойнее была бы служба во дворце, если бы не надлежало владеть наукой притворства, и в большем объеме, чем, например, нужно театральным актерам. Те притворно входят в разные страсти на время, а при императорском дворе роли разыгрываются всю жизнь.
Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, обязан казаться добрым и снисходительным, когда надут гордостью и пышет злобой. Он обещает — и ничего не исполнит. Хвалит, а сам терзается завистью. Нет у него истинных друзей: вокруг льстецы, и он льстит, угождая случайным люда — фаворитам. Верно, придворная служба весьма блистательна, однако очень скользка и скоро тускнеет. Нет, не годится и она…
«К чему же потребен я в обществе? — размышлял Новиков. — Нельзя ничего не делать! «Без пользы в свете жить — тягчить лишь только землю», — сказал славный российский стихотворец Александр Петрович Сумароков. Последовать его путем — писать, исправлять нравы? Но хватит ли дарования? Я хочу служить моим согражданам, я знаю их нужды — в Комиссии было о них говорено предовольно, — люблю книги, уважаю сочинителей… Так не приложить ли мне силы к изданию их трудов? Так делывал Сумароков в своей «Трудолюбивой пчеле», его пример — мое ободрение. Буду издавать еженедельные листы и не гоняться за всякой всячиной, а писать дельно, с пользой для света».
Исполнение этой мысли ждать себя не заставило.
2
Война с Турцией не сулила блестящих побед. Первая армия то переходила Днестр, то возвращалась обратно. Командующий князь Голицын проявлял робость и беспомощность, солдаты страдали болезнями, лошади падали от бескормицы. Деньги в казне таяли, доходов не предвиделось.
Русское правительство добивалось в Польше уравнения политических прав православных с католиками. Король Станислав Понятовский, бывший любовник Екатерины, возведенный ею на польский престол в 1764 году, сопротивлялся этому акту. Россия ввела в Польшу тридцатитысячное войско. В его присутствии король изменил свою позицию, члены сейма, не пожелавшие принимать навязанные им решения, были вывезены в Россию — и сейм признал законными требования императрицы.
В 1768 году в городе Баре образовалась конфедерация польской шляхты и католического духовенства под лозунгом «За веру и свободу», выступившая против России и короля Понятовского. Развернулись военные действия, конфедератов оттеснили в Молдавию. Их поддержали Турция и Франция. И здесь нужны были войска и деньги…
На уральских заводах солдаты усмиряли приписных крестьян. Оказывали непослушание соликамские и чердынские работные люди. То в Астрахани, то близ Петербурга ловили беглых, разглашавших, что государь Петр III жив, готовится принять царство и желает позаботиться о народных льготах.
Молодой адъютант Опочинин выдавал себя за сына английского короля и государыни Елизаветы Петровны. Его схватили, дознались, что есть заговорщики. Намеревались они низложить Екатерину, истребить Орловых и на престол возвести Павла Петровича.
Главнокомандующий Москвы фельдмаршал Салтыков в ноябре доносил императрице, что в городе и окрестностях разбои весьма умножились, а полки выступили на войну и не осталось ни одной конной команды. Екатерина войск не прибавила и рекомендовала учредить команды из московских жителей.
В октябре и ноябре были по всей России проведены рекрутские наборы — с каждых трехсот душ по одному рекруту. В солдаты забирали безместных церковников, поповских и дьяконских сыновей. Армия ждала пополнения.
Не хватало звонкой монеты — Екатерина решила ввести бумажные деньги, ассигнации: турецкая война за первые же месяцы поглотила миллион с четвертью рублей, казна пустовала…
Слухи о неудачах русских войск наполняли Петербург. Серьезность положения преувеличивалась в столичных разговорах. Но как было не соглашаться с дурными пророками, которые напоминали, что, если бы дело шло гладко, не пришлось бы распускать Комиссию? Видно, каждый офицер и сержант на счету, люди вот как нужны, потери армии велики…
Новиков слышал и позднее записал рассуждения трусливых политиканов, уверявших, что турецкая армия вооружена лучше русской и отчаянно смела в атаке.
— У меня и теперь сердце обливается кровью и волосы дыбом становятся, когда вспомню янычар, с открытою грудью бегущих и всех саблями поражающих, — рассказывал какой-нибудь участник прежних кампаний. — Эти варвары рождаются на погубление человеческого рода. Они подобны диким зверям. Семь гренадеров моей роты воткнули в янычара по штыку, но он и тогда вокруг всех рубил, и я насилу мог от него уйти… А пушки их так длинны и так далеко стреляют, что мы в десяти верстах от них едва укрывались. Ныне, я чаю, они еще далее стреляют — ведь пушкари у них какие-то европейские христиане.
Боязливым старичкам такого склада возражали, ссылаясь на общепризнанную храбрость русских солдат и офицеров, на победу над пруссаками в Семилетней войне. Кто-то подтверждал это мнение, но кто- то продолжал распускать панические слухи о турках.
Императрица требовала от командующих скорых, решительных действий, она готовилась заменить Голицына Румянцевым, а на его место во Вторую армию поставить Петра Панина, однако следовало подумать, как пресечь неприятные разговоры и занять умы легкой и спокойной темой.
Еще совсем недавно, когда после коронации распространились слухи о том, что Екатерина выходит замуж за Григория Орлова и дворянство этим марьяжем оскорбилось, она поспешила прекратить подобные толки: издала манифест о воспрещении непристойных рассуждений по делам, до правительства относящимся, — манифест о молчании.
Теперь, после созыва Комиссии, таким окриком и угрозами ртов не заткнешь — сама позволила наговаривать лишнее, а кое-где даже крепостные возмечтали о том, что в их пользу будут переменяться законы. Гласность была допущена, в один день ее не отменишь. И хоть видимость публичности надо как-то при новом политическом ходе сохранить.
Екатерина была хитра и сообразительна. Средство она отыскала.
Надобно издавать журнал, выпускать его почаще, раз в неделю, писать повеселее, ведя свою линию. В Петербурге о таком журнале не слыхивали, найдутся подражатели. Если будут споры — тем лучше, за ними станут следить читатели — глядишь, и убавится охотников осуждать Голицына и толковать о том, почему закрыли Комиссию. В Англии выходили с полвека назад журналы «Зритель» и «Болтун», они имели успехи развлекали общество долгое время — вот и пример!
Секретари у императрицы были дельные, грамотные, сама она писать очень любила, хоть русским языком владела неважно. Есть откуда и переводить — иностранные книги и журналы во дворец поступали.
И с нового, 1769 года начал выходить в Петербурге еженедельный журнал «Всякая всячина», печатавший, однако, не все, что придется, а лишь то, что было угодно и выгодно императрице.
