губернии. Он искал и находил офицеров, производивших генеральную опись, а попутно всматривался в состояние края, благодатного по своей природе и неудобного для крестьянского и казачьего люда по причине гнета старшины и помещиков.
Штаб-офицеры, посланные Румянцевым для описи, встречались во всех полках. Порошин, приезжая в село, иногда видел, как добывались от крестьян потребные сведения.
Прибывшие с офицером солдаты заходили в каждую хату и выгоняли народ на улицу. Офицер выстраивал собранных в две шеренги, бабы напротив мужиков, и принимался их считать, тыкая в грудь пальцем. Следом шел капрал с углем или мелом в руке и чертил сосчитанному на одежде крест. Такой человек теперь мог приводить свою скотину — ее тоже надо было осмотреть и записать. Бычий рев, коровье мычанье, блеянье овец, заливистый лай собак, людские крики, военные команды, густая ругань вызывали беспокойное настроение у поверяющих, они путались в цифрах, выстраивали шеренги снова, опять пригоняли скот — ив таких упражнениях проводили дни с утра до темноты.
От помещиков требовали документы на владение землей. Часто господа их показать не могли, потому что занимали земли силой или обманом и, вероятно, с помощью подарков и денег заставляли ревизора признавать их права действительными.
Бывал Порошин и в украинских городах, удивляясь тому, что большинство их принадлежит частным владельцам. Жители платили налог не правительству, а хозяину города, например, гетману или подскарбию, и выполняли для него разные повинности. Гетман и другие владельцы клали деньги в свои кассы, богатели, а государство недосчитывалось доходов.
Обитатели городов, убеждаясь в том, что их довели до состояния полукрепостных людей, покидали дома, уходили в казаки, в гайдамаки. Кто побогаче — начинал разносную торговлю. Города заметно пустели, и промыслы забывались.
Школы на Украине были, в Киеве более ста лет уже существовала Киево-Могилянская духовная академия, откуда вышло немало образованных монахов и священников. Но светские науки еще не получили распространения.
Порошин решил посоветовать генералу Румянцеву непременно во всех городах открыть школы, чтобы учить детей читать, писать, считать — и петь. Украинцы любили музыку и пели очень хорошо, о чем в Петербурге знали не по рассказам, — тайный муж императрицы Елизаветы Петровны граф Алексей Разумовский на первой ступени своей карьеры был придворным певчим. Где можно, школы следовало также открыть в больших селах и деревнях.
Платить жалованье учителям, рассчитывал Порошин, придется из городских доходов и с учеников имущих брать за науку деньги, а бедных принимать без всякой платы. Сельские школы должны содержаться помещиками и прихожанами. Учителями в них будут дьяконы и дьячки, им надо прибавлять за то жалованья…
Генерал Румянцев приехал из Петербурга поздней осенью, в конце октября. Порошин явился к нему в Глухов и доложил обо всем, что видел и что думает о своих наблюдениях, но писать отчета не стал и попросил отпустить его в Старооскольский полк, на место, которое было ему доверено.
Румянцев был очень любезен, благодарил за труды, однако уезжать из Глухова не разрешил.
— Жду больших новостей, Семен Андреевич, — сказал он. — Государыня затеяла пересмотр российских законов, для чего будет собирать от каждой местности депутатов. Дело нечаянное, новое, и ваша помощь мне будет нужна.
— Слушаюсь, ваше сиятельство…
Это было все, что мог ответить Порошин.
Служба…
В феврале нового, 1767 года председатель Малороссийской коллегии генерал-аншеф Румянцев получил в Глухове из Петербурга печатный манифест императрицы со многими приложениями. Верхним в пачке бумаг лежал именной указ Сенату, помеченный 14 декабря. Этот день и месяц более позднего года останутся в памяти поколений русских людей. Екатерина дорого бы дала за долгую память о ее манифесте, но с ним ничего похожего не могло произойти, ибо он вместе с «Наказом», которому предшествовал, был только литературным произведением, правда, написанным рукою монархини.
«Как намерение наше есть, — заявляла Екатерина, — с божиею помощию в будущем 1767 году в Москве учредить комиссию для сочинения проекта нового Уложения; то мы через сие повелеваем нашему Сенату присовокупленный к сему манифест со всеми приложениями обнародовать во всех нашей империи пределах».
Прочитав первую бумагу, Румянцев недовольно поморщился: предстояли новые хлопоты, нужно будет манифест перепечатывать, рассылать с ним людей, читать вслух — народ ведь неграмотен…
О чем, однако, там писано? Что объявляет императрица во всеобщее известие?
«Ныне истекает пятый год, как бог един и любезное отечество чрез избранных своих вручили нам скипетр сея державы для спасения империи от очевидныя погибели».
Румянцев во время переворота был с войсками в Пруссии, но не хуже столичных обитателей знал, при каких обстоятельствах Екатерина захватила царский скипетр. Понимал он также и то, что если сослаться на бога, то других объяснений спрашивать никто не посмеет.
Дальше в манифесте было сказано о том, что первое желание монархини — видеть свой народ столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольствие могут на сей земле простираться. И, чтобы лучше узнать нужды народа, распорядилась она через полгода после подписания того манифеста собрать в Москве депутатов от уездов, городов и учреждений, чтобы узнать от них о недостатках каждого места, а заодно поручить им заготовить проект нового Уложения, то есть свода законов, и поднести его императрице для подписи.
Уложение царя Алексея Михайловича, составленное в 1649 году, с течением дней обросло таким количеством новых указов, часто противоречивших друг другу, что Петр Первый приказал своим юристам трудиться над новым сводом законов. Однако, занятый сотнею начинаний, он забывал подталкивать медлительный Сенат. Императрица Анна Ивановна также указывала заняться приведением в порядок российских законов, но вельможи и чиновники этим ее поручением пренебрегли. Елизавета Петровна предложила Сенату сочинить ясные законы, и Сенат благодарил ее за своевременность этого требования, но к трудам не подступил.
Теперь Екатерина взялась за дело сама.
Для начала она сообщила об этом своим заграничным корреспондентам, — в их числе были многие известные люди. В европейских столицах прославили мудрость Северной Семирамиды, которая учиняет юридическое блаженство для диких народов России.
Екатерина радовалась: ее законодательное усердие было замечено.
Депутатам новой Комиссии предлагалось установить законы для страны, руководствуясь «Наказом», составленным императрицей.
Этот «Наказ» был собранием выписок из книг различных политиков и ученых. Мысли их Екатерина приспосабливала к условиям самодержавного государства. Она очень свободно обращалась с текстами, подгоняла к своему пониманию вопросов, беспощадно кромсала и урезывала. Главными пособиями новоявленной юристки были знаменитая книга Монтескьё «Дух законов», — оттуда она списала триста параграфов, половину своего «Наказа», — и книга Беккариа «О преступлениях и наказаниях», из которой вышла длиннейшая глава «О обряде криминального суда».
Румянцев слышал в Петербурге кое-что о литературных занятиях императрицы, но не ждал, что ему, как администратору, придется столкнуться с результатами этих писательских увлечений.
Знакомясь дальше с содержанием пакета, Румянцев узнал, что в Комиссии о сочинении нового Уложения будут участвовать депутаты от Сената, Синода, от коллегий и канцелярий, — кроме губернских и воеводских, — от каждого уезда и города и от сословий из каждой провинции — депутаты дворянства, однодворцев, казаков, пахотных солдат, государевых черносошных и ясашных людей, некочующих народов.
Депутатам готовилось жалованье — дворянам по четыреста рублей в год, городовым жителям по сто двадцать два рубля, всем прочим по тридцать семь — и были даны льготы. Например, депутат, в какое бы прегрешение ни впал, освобождался от пыток, телесного наказания и смертной казни. А тот, кто депутата,
