чувства и мысли.
Подбирая сыну жену, она не забывала об одном очень важном моменте. Такао! Малыш остался без матери сразу после рождения. Все заботы о нем взяла на себя Томо. Потребность любить никогда не умирала в этой женщине, и она страстно привязалась к Такао. Невинное детское личико, трогательная улыбка обездоленной крошки порождали в ней безмерную жалость, нежность и дарили ощущение вечного обновления жизни.
Нелюбовь к собственному сыну терзала Томо. Чувство вины грызло ее изнутри.
Она часто с любопытством всматривалась в лицо маленького Такао, наблюдала, как он мило резвится, и сердце ее заходилось от умиления и радости. Томо была поражена: она не предполагала, что может так остро чувствовать и так глубоко любить, любить ребенка Митимасы.
Удивительно, но Юкитомо тоже привязался к внуку. Когда подрастали его родные дети, он мало интересовался ими. Сын и дочь всегда выводили отца из себя, и он отсылал их в дальние комнаты, чтобы не слышать детские голоса, крики и плач. Теперь же дед брал внука на руки, поднимал в воздух и приговаривал: «Лети, Такао, лети высоко-высоко в небо!» Лицо грозного Сиракавы расплывалось в улыбке, и он начинал хохотать.
Поскольку хозяин не скрывал своих нежных чувств к Такао, Сугэ и Юми тоже с восторгом возились с маленьким господином. Ребенка буквально не спускали с рук. Всеобщий любимец, он всегда был в центре внимания. Лепет малыша, его пухлые ручонки и невинная улыбка творили чудо: лед отстраненности начинал таять. Юкитомо сбрасывал маску чопорной сдержанности и мило, по-дружески, совсем как в старые времена, болтал с женой о том о сем.
Этот ребенок, сын Митимасы, был прямым доказательством родственной связи между Юкитомо и Томо, которые во всем остальном оставались супругами лишь на бумаге. Спасительную мысль внушила Томо ее мать. Увидеть правнука она так и не успела. Незадолго до рождения мальчика ее не стало.
Юкитомо души не чаял в Такао. Он объявил внука своим наследником и часть собственности переписал на его имя.
Пока были живы дед и бабушка, ничто не угрожало малышу. Но мысли о его дальнейшей судьбе не давали Томо покоя. Как сложится жизнь Такао, когда рядом не окажется близкого человека? Она понимала, что большую роль в жизни мальчика может сыграть приемная мать, и Мия казалась ей безупречной кандидатурой.
Месяца не прошло, как Мия покорила всех домочадцев. Специально она ничего для этого не делала. Она была прекрасным цветком, от которого веяло сладким манящим ароматом.
Не только хозяева, но даже Сугэ и Юми подпали под волшебное влияние прелестницы.
Мия подбегала к кормилице, державшей на руках Такао, и звонко кричала: «Ах, какой хорошенький! Дай мне его на минуточку!» Она нежно прижимала малыша к себе, целовала его в пухлые щечки и заливалась смехом, задорно поблескивая щелочками глаз. По всей видимости, печальная судьба матери Такао абсолютно не волновала простодушную Мию. Супруги Сиракава возводили глаза к небесам и благодарили богов за бесценный дар.
В хорошие ясные дни Мия любила выходить на балкон и любоваться сияющим великолепием Синагавы. Она радовалась, как ребенок, солнцу, теплому ветру, лазурным просторам и с горечью вспоминала темный, маленький, со всех сторон зажатый другими строениями домишко, в котором родилась и выросла.
Мия обладала чудесным голосом и прекрасно исполняла баллады токивадзу[37]. Как-то раз вечером, поддавшись на уговоры, она выбрала печальную песню о трагической любви и роковой кончине Осоно и Рокусы[38]. Юми, когда-то изучавшая тонкости стиля токивадзу, аккомпанировала ей на сямисэне.
Чистым сильным голосом Мия пела о несчастных влюбленных, наполняя каждую фразу страстной мольбой и грустью. Скорбно запрокинутое лицо сияло чувственным воодушевлением, белая изогнутая шея дрожала от рыданий.
Ее голос хватал за душу, проникал в самое сердце, потрясенные слушатели с жадностью ловили каждое слово и верили: перед ними страдает и плачет сама Осоно.
Хрустальный голос замер на последней ноте. Мия откинула длинные пряди волос на спину и устало вытерла платком лоб.
В это мгновение мертвецки пьяный Митимаса застонал, изверг содержимое своего желудка прямо на татами и завалился набок.
Мия замерла в ужасе, не зная, что делать. Юкитомо успокоил бедняжку и велел служанкам все немедленно убрать. Мия тут же пришла в себя, на коленях подползла к свекру и преспокойно уселась рядом с ним.
– Позвольте налить вам сакэ. От моего ужасного пения молодому господину стало совсем плохо, – прощебетала она, протягивая хозяину на раскрытой ладони маленькую бутылочку сакэ.
В ее движениях было столько игривого кокетства, что Томо, наблюдавшая за этой сценой, невольно ахнула: Мия вела себя как типичная хангёку.
– Глупости говоришь, – поморщился Сиракава. – Ты пела великолепно. Я даже почувствовал себя героем любовной истории… Все молчат? Все довольны? Отлично! На, дитя мое, отведай сакэ. Мне кажется, ты знаешь толк в выпивке.
Он наполнил тёко[39] до краев и передал невестке. До сих пор Мия успешно скрывала ото всех свое пристрастие к горячительным напиткам, но, не устояв перед искушением, выпила одну за другой несколько тёко. Глаза ее влажно засверкали, щеки заалели, и лицо засияло красотой пышно расцветшего пиона.
Сугэ, пораженная до глубины души поведением Мии, многозначительно посмотрела на Юми.
Украдкой разглядывая невестку, Юкитомо внезапно осознал: Мия раскрывается во всем блеске своей юной прелести, становится веселой и беззаботной, как бабочка, лишь когда поблизости нет Митимасы. Стоило молодым остаться вдвоем, без посторонних, как Мия теряла присущую ей живость, печально опускала голову и стремилась под любым благовидным предлогом покинуть супруга. Ей нравилось проводить время в обществе свекра, прислуживать ему вместе с Сугэ.
Однажды одна строительная фирма давала прием на открытом воздухе. Сиракава был конечно же приглашен. Но он решил воспользоваться удобным случаем и послать на мероприятие вместо себя Митимасу. А сам тем временем пригласил Сугэ, Юми и Мию на прогулку в сад Хорикири, чтобы полюбоваться цветущими ирисами. Томо должна была заниматься домашними делами.
В саду буйствовало радужное великолепие. По большому озеру замысловатыми зигзагами протянулся легкий мостик из узких досок. Водная гладь была пронизана саблями темно-зеленых листьев. Теплый летний ветерок ласкал лиловые, белые, желтые и пурпурные лепестки ирисов. Ласточки с пронзительными криками носились в небе и иногда так низко пролетали над озером, что почти касались белыми грудками его зеркальной поверхности.
Три прелестные молодые женщины в красочных многослойных кимоно являли собой волшебное зрелище – взоры всех посетителей сада были прикованы к ним.
– О, они словно сошли со старинной цветной гравюры, – прошептал кто-то с восхищением. – Три красавицы среди ирисов.
Мия шалила и веселилась больше всех. Когда под ногами угрожающе скрипели доски мостика, она громко кричала: «Ой-ой, сейчас проломится!» – и с наигранным ужасом цеплялась за Сугэ и Юми.
Когда они спускались с мостика на берег, Юкитомо, помогая Мии, подхватил ее и легко перенес на твердую землю. Хрупкая мягкость женского тела привела его в восторг. Он вспомнил, что много лет назад ему как-то раз довелось обнимать гейшу-ученицу. У нее было точно такое же грациозное, обольстительное, гибкое тело, как у Мии.
А вечером того дня Сугэ, раскладывая вещи в спальне хозяина, обронила как бы невзначай:
– Молодая госпожа, похоже, совсем не скучает по своему мужу, правда? – Помолчала и добавила: – Она совсем юная, почти девчонка.
За десять лет жизни в доме Сиракавы Сугэ в совершенстве овладела искусством незаметно проникать в сокровенные мысли своего господина.
Юкитомо, видимо, не уловил скрытого подтекста в невинной на первый взгляд фразе. Он ничего не ответил, самодовольная усмешка не сходила с его лица.
