хорошо знает толк в женских прелестях, что совершила хорошую сделку и потратила деньги не зря. Прихорашивая и без того красивую Сугу, Томо с каким-то странным, непонятным ей самой чувством наблюдала за Эцуко, которая вертелась у зеркала, любуясь Сугой, как большой куклой, и беззаботно щебетала:
— Какие красивые украшения для волос, мамочка! Право же, они просто прелесть!
— Я мало на что гожусь, господин… Прошу простить меня за это, — пробормотала Суга слова приветствия, припав к полу в низком поклоне, — точь-в-точь, как наставляла её в Токио мать. Она съёжила плечики, обтянутые лиловым кимоно с подколотыми по росту рукавами. Её принесли в жертву на благо семьи, не объяснив ничего, кроме того, что отныне ей придётся верой и правдой служить дому Сиракава, — главным образом, господину. Вот только как именно, не уточнил никто. Не обмолвился даже словом.
— Помни, что ты должна повиноваться господину и не идти против его воли. Что бы ни случилось, — сурово наставляла её мать перед отъездом, так что сейчас Сугу больше всего страшила перспектива навлечь на себя гнев хозяина дома. Слава богам, за три дня совместной жизни в Киото она подружилась с дочкой хозяина. Да и сама хозяйка, несмотря на провинциальную сдержанность, оказалась совсем не злой. Так что оставалось главное — сам господин, который, как ей сказали, занимал какой-то очень важный пост в префектуре, — чуть ли не главный секретарь управы, второе лицо после самого губернатора… К тому же он намного старше своей жены… Суга дрожала от страха. Что если сейчас он бросится на неё с упрёками, закричит страшным голосом?! В Токио она могла бы сбежать домой, но здесь Фукусима, до Токио много десятков ри[25], и при одной только мысли об этом у Суги сердце уходило в пятки.
— Значит, тебя зовут Суга? Хорошее имя. А сколько тебе лет?
— Пятнадцать, господин.
Суга старательно выговаривала слова, держась изо всех сил. Но её по лицу было видно, что она вот- вот расплачется. Широко распахнутые глаза под чётко вылепленными веками казались неправдоподобно огромными, а слишком густые, словно подведённые брови разительно противоречили растерянному выражению лица, создавая обманчивое впечатление силы, и лицо Суги, освещённое желтоватым светом лампы, казалось странно контрастным, словно у актёра на сцене. Её красота невольно напомнила Сиракаве лицо прославленной куртизанки Имамурасаки, любовавшейся вечерней цветущей сливой в квартале Ёсивара[26] в окружении столь же прекрасных девушек её роскошной свиты. Это было яркое воспоминание далёкой юности…
— Наверное, тебе скучно в нашей глуши после шумного Токио?
— Нет, господин.
— А театр тебе нравится?
— Да, господин.
Тут Суга вся напряглась, не зная, правильно ли она ответила.
— Ты — как наша Томо, — засмеялся Сиракава. — У нас в Фукусиме тоже есть театр. Сейчас там, кажется, выступает заезжий актёр из Киото, Токидзо. Я свожу тебя посмотреть на него, когда мы приедем домой.
Хозяин был, похоже, в добром расположении духа. Однако даже ничего не значащая фраза таила для Суги скрытую угрозу, отдаваясь звоном в ушах.
Наконец господин пожелал доброй ночи и отпустил её восвояси. Только когда Суга в сопровождении Эцуко вышла в коридор, чудовищное напряжение спало.
— Я боюсь, она немного скрытная… — осторожно заметила Томо, проводив Сугу взглядом, и заглянула мужу в лицо. Глаз его были полуприкрыты, но в них угадывался какой-то тёмный отсвет, как от движения чёрного водоворота. Томо прекрасно знала это выражение глаз. Оно появлялось у Сиракавы всегда, когда он начинал подбираться к вожделенной добыче. Выражение это напомнило Томо не только её безмятежно-счастливую юность, но и бесчисленные горестные моменты, когда она беспомощно наблюдала, как загораются этим тёмным светом глаза супруга при появлении других женщин. У Томо всегда возникало омерзительное ощущение. У неё было такое чувство, будто её живую плоть пожирают могильные черви.
— Она тихая и послушная. Но это же хорошо! Вот и для Эцуко нашлась подружка…
В тоне Сиракавы сквозило деланное безразличие, однако его взгляд не отрывался от детских движений бёдер Суги, когда та, придерживая длинные рукава кимоно, резко встала и вышла из комнаты. Движения были точно такие же, как давным-давно у четырнадцатилетней Томо, которую мать Юкитомо пригласила «поиграть» к ним в дом. В них сквозило что-то почти мальчишеское, свидетельствующее о том, что Суга ещё не сознаёт своей привлекательности. При этом её лицо, плечи и грудь были уже по-женски округлы, и это открытие привело Сиракаву в ещё большее возбуждение. Он просил жену найти невинную девушку, которая прислуживала бы и хозяйке. Но сейчас ему даже стало неловко: уж слишком ревностно Томо выполнила данное ей поручение и нашла сокровище, превосходившее все ожидания, — бутон с плотно сжатыми лепестками.
— Говоришь, её родители держат лавочку упаковочных материалов?
— Да, в Кокутё. Прежде дела у них шли весьма недурно, но из-за негодяя-работника они почти разорились. Я беседовала с её матерью. Весьма приличная, добропорядочная женщина. — Тут Томо вдруг подумала, что пора сказать мужу об оставшейся части тех денег, что он вручил ей на расходы. Она потратила пятьсот иен на выкуп и на приданое для Суги. Часть суммы ушла на смотрины многочисленных гейш и учениц гейш, а также девиц из приличных семейств и полупрофессионалок, с которыми её сводили посредники до появления Суги, но даже при этом она сэкономила половину, если не больше. Сначала Томо намеревалась вручить деньги мужу, как только переступит порог. Теперь она вновь попыталась поговорить об этом, однако по какой-то необъяснимой причине слова точно в горле застряли, — и она опять ничего не сказала. Томо вся вспыхнула. Но Сиракава ничего не заметил и хлопнул в ладони, подзывая Оно.
— Оно-кун[27]! Неси сюда доску, а то мы не доиграли. Томо! Завтра рано вставать, так что тебе лучше выспаться на первом этаже.
Томо бросила косой взгляд на крепкую коротенькую фигуру Оно, который раскладывал посредине комнаты доску для игры в го, и встала. Опасный огонь, вспыхнувший в глазах мужа, придал ему новое, незнакомое обаяние, к тому же они не виделись целых три месяца… Однако супруг не призвал Томо к себе. Томо была ещё молода, едва за тридцать, и такое явное небрежение уязвило её не только морально, но и физически. Она и сама не могла бы сказать, что означает неистовый жар, пылавший в её груди, — жгучую ненависть или безумную страсть, — однако твёрдо решила не показывать слабости pi медленно прошествовала по коридору с бесстрастным, как маска театра Но, лицом…
Суге, выросшей в шумном Токио, Фукусима показалась почти пустыней, а магазины с полупустыми полками — нищенскими и безлюдными. Резиденция Сиракавы располагалась кварталах в шести от префектуральной управы, на улице Янаги Кодзи. В старину это была самурайская усадьба с длинным крытым въездом и боковыми пристройками, с высокими, как в храмах, верандами и огромными пустынными залами.
Через распахнутые настежь сёдзи[28] гардеробной виднелся сад, где росли персимоны, яблони, груши, виноград. Рядом буйно пестрели всеми оттенками зелени огород и поля.
Дома Томо ждало новое потрясение: за время её отсутствия к усадьбе пристроили крыло. Это был отдельный флигель с тремя комнатами, выходивший прямо в сад на солнечную, южную сторону, окружённый круговой верандой. Дом источал благоуханный аромат свежесрубленного кипариса. С главной усадьбой флигель соединяла крытая галерея.
— Плотники явились, как только госпожа уехала! — со странным выражением лица сообщила горничная Сэки. С ней Сиракаву тоже связывали не вполне формальные отношения, Сэки даже просила у Томо за это прощения.
Заглянув во флигель, Томо увидела следующую картину: посреди комнаты стояло новое зеркало на
