– А какая же ты? Что говорят тебе другие мужчины? Дай-ка. – Он взял пустую кружку и снова наполнил ее.
– Я больше не хочу, – сказала Анжела. – Слишком жарко, я только захочу спать.
– Так ты мне не сказала, – напомнил он. – Что тебе говорят поклонники?
– У меня нет поклонников, – ответила она. – Ты первый, с кем я встречаюсь после Триполи. Дома говорили, что я ничего, не уродка. Вот и все.
– Так вот она, английская сдержанность, – медленно проговорил он. – Расскажи о своей семье, Анжела. Где ты живешь? Кто твои родители?
– О-о... – Она выпрямилась и вздохнула. – Кажется, это так далеко... В миллионе миль от этой кровавой войны и всех ужасов. Мой дом в деревне, недалеко от Хэйвардс-Хит в Суссексе. Там очень мягкая природа, не сухая и яростная, как здесь. Там нет гор, только гладкие, покатые холмы. Все вокруг зелено и прохладно, и все всегда недовольны, если идет дождь, и волнуются из-за своих садов, если дождя нет. Мой отец врач, и дедушка тоже был врачом. Он жил и практиковал в том же доме, что и папа. А мама родилась в Индии, ее отец служил там в армии. Мы очень обыкновенная семья, Стивен, в нас нет ничего интересного.
– А братья и сестры?
– У меня была сестра, но она умерла маленькой, меня тогда еще не было на свете. И был брат, Джек. Его убили, он служил в авиации. Мы очень любили друг друга. Он был мне ближе, чем родители.
– Мне очень жаль, – сказал он. – А почему ты захотела стать медсестрой? Потому что отец врач?
– Да нет. Это потому, что погиб Джек. Мне не хотелось поступать в Добровольную ассоциацию помощи фронту или флоту; я вовсе не хотела быть радисткой, или шофером, или иметь какое-нибудь отношение к сражениям. Я хотела помогать, а не вредить. Не очень патриотично, правда?
Несколько секунд он молча смотрел на нее.
– Это гнусная война, но скоро она окончится. И ты вернешься в Хэйвардс-Хит и все это забудешь.
– Ну а ты? – спросила она. – Фалькони – итальянская фамилия. И ты хорошо говоришь по- итальянски.
– Я сицилиец, – поправил он. – Это не одно и то же. Мы не итальянцы. В нас смешалось много народов: арабы, мавры греки. Сицилию постоянно завоевывали. Итальянцы тоже, конечно, есть, но мы совсем другие. Моя семья происходит из маленькой деревушки около Палермо, затерянной в холмах. Дед переехал в Америку. Потом за ним последовали мои родители. Мне было тогда семь лет и пришлось учиться английскому. Между собой мы говорим по-итальянски. Храним старые традиции, ходим в церковь, едим макароны. У нас большие семьи. – Он взглянул на нее и улыбнулся. – Совсем не то, что в Хэйвардс- Хит.
– А ты себя чувствуешь американцем? – спросила Анжела.
– Я гражданин Соединенных Штатов. Мой отец выправил все документы. Я учился в школе и в колледже. Я играл в футбол за свой колледж, я вступил в армию. Я американец. Но, наверное, и сицилиец тоже.
Некоторое время они сидели молча, воздух вокруг мерцал от жары.
Анжела сказала:
– Я передумала. Я выпью еще вина, если там осталось. – Вино было терпким и не утолило жажды. Она перевернула кружку, и красный ручеек потек по земле.
– Знаешь, что ты сейчас делаешь, Анжелина? – спросил он, подсаживаясь рядом. – Это возлияние богам. Мы воздаем хорошим вином богам Сицилии за их милость к нам – за хороший урожай. Ведь у моей родины много богов, ты знаешь об этом?
Она покачала головой. Вино впитывалось в землю как кровь.
– Это языческая страна, – продолжал он. – Церковь пыталась цивилизовать нас и прогнать богов, пришедших с римлянами и греками, но мы спрятали их и сохранили. Они все здесь, вокруг. Ты не чувствуешь?
Она не ответила. Она позволила, чтобы он обнял ее и притянул к себе, а потом стал целовать, сначала медленно и как бы спокойно, потом пылко, по-мужски.
Земля была твердой, и, когда они лежали на спекшейся земле, к их обнаженным телам прилипла горная пыль. Страсть выгнала их из тени скалы, и все завершилось в один и тот же восхитительный миг под раскаленным солнцем.
Одевая ее в тени, он произнес по-итальянски:
– Io ti amo, amore mia[2], – и крепко прижал к себе.
– Правда? – спросила она. – Не нужно об этом говорить...
– Я люблю тебя, – сказал он по-английски. – А теперь скажи это мне по-итальянски.
Она запуталась в словах, и он повторял, пока она не смогла произнести вслед за ним: «Io ti amo, amore mio».
Второй раз они были вместе и в первый раз занимались любовью. Она забеременела сразу же.
– А что будет, когда он получит назначение? – допытывалась Кристина. – Они скоро все выступят, как только настанет подходящая погода. Уолт говорит, что это будет кровавая баня. Его убьют, и у тебя останется незаконный ребенок! Анжела, думай же головой, – уговаривала она. – Нельзя это так оставлять. Я тебе помогу. – Она оглядела подругу и сказала: – У тебя чуть больше шести недель. Просто возьмешь выходной по очередному нездоровью. Никто и не узнает.
Анжела села в кровати. Ее вырвало в перевязочной, ей дали лекарство и велели полежать. Кружилась голова, но безудержная, выворачивающая все внутренности тошнота прошла.
– Не надо было тебе говорить. Зря я сказала. У тебя есть сигареты, Крисси? У меня кончились.
– Да, вот. Оставь себе всю пачку. Слава Богу, что ты мне сказала. Ну хорошо, один раз блеванула – ничего, ну а если это будет каждое утро? Неужели непонятно, что тебя вышвырнут отсюда и с позором отправят домой?
– Он хочет на мне жениться, – ответила Анжела. Она закурила. Сигарета показалась горькой.
– Он не может жениться и прекрасно знает об этом, – возразила Кристина. – Он никогда не получит разрешения. Только заикнись об этом – отправят к черту на рога в сорок восемь часов. Слушай, давай я поговорю с ним. Если он тебя любит, он не будет сидеть сложа руки и ждать решения, а что-то сделает сам; по всему судя, он настоящий мужчина и офицер.
– Ты его не знаешь, – ответила Анжела. – Я же тебе говорю, Стивен совсем не то, что твои янки. Он другой, он захочет ребенка. Я просто ему еще не сказала.
– Он такой же, как все мужики, – нетерпеливо оборвала Кристина. – Ну да, конечно, он тебя любит, он хочет жениться... – Она помолчала и продолжала: – Ты извини, но я буду жестокой. Можешь злиться на меня за то, что я так говорю, но, по-моему, все это – журавль в небе. Он отплывет вместе с флотом вторжения, и больше ты о нем не услышишь. Так и поломаешь жизнь зря.
– Нет, я не стану избавляться от ребенка, – медленно проговорила Анжела. – Ты ошибаешься, Кристина, но даже если бы ты была права, я не уничтожу свое дитя. Так что больше и не говори об этом, ладно? Я увижу Стивена вечером. И все ему расскажу.
– Давай-давай, – мрачно отозвалась Кристина. – А если передумаешь, сразу докладывай мне. После трех месяцев я уже ничего не смогу сделать. Теперь пойду-ка я назад в палату. Скажу, что ты уснула. – Она вышла и почти что хлопнула дверью от досады.
Анжела погасила сигарету. Табак больше не успокаивал. Она не чувствовала никаких перемен внутри себя. Только опять внезапная тошнота от запаха в перевязочной и горький вкус никотина во рту. Стивен снял для них комнату над кафе, где они обедали в тот первый вечер, и свободные часы, даже считанные минуты они проводили вместе. Она прижала руку к животу. Будущее ничуть не пугало ее. Хваткая, практичная Кристина никак не могла понять ее бесстрашия. Она считала это безответственностью, нежеланием глядеть в глаза действительности. Ну ради Бога, настаивала она, это же не ребенок – что-то чуть побольше булавочной головки!
Анжела даже не пыталась объяснить, что дело не в этом. Это ребенок Стивена. Зачатый на склоне холма или на жесткой маленькой кровати в домике кафе. Она не знала, где именно, да это и несущественно. Важно то, как сильно она любит его, а он ее. В этом она не сомневалась. Он не может жениться на ней – ну и пусть, это тоже не главное. Когда война окончится, они найдут возможность быть вместе. Скоро начнется вторжение в Италию. Она не верила, что его убьют. Она откинулась на подушку и
