Козы и рис, как можно себе представить, были приняты с живейшей благодарностью, да и челноки далеко не лишние, так как с помощью их я мог втрое скорее подвигаться вниз по реке; с присоединением этих челноков к нашим прежним образовалась флотилия, на которой умещалась вся экспедиция, т. е. не только 130 воинов, но и все носильщики-мади, мальчики и багаж.
Ни от Угарруэ, ни от гонцов ничего мы не узнали об участи арьергарда. Все письма к майору, посланные через Угарруэ в сентябре прошлого года, а также и те, что были поручены нашим гонцам, были мне возвращены. Угарруэ посылал вниз по реке сорок семь человек, но они дошли только до Манджинни, на полдороге от Осиных порогов к Май-Юй, а оттуда должны были вернутся. Таким образом все усилия установить сообщение с майором Бартлотом не привели ни к чему и только усиливали предположение, что с его колонной случилось что-то неладное.
11 августа дневали. Главный старшина Решид с сухопутным отрядом пришел только к двум часам. Флотилия шла вниз по течению пять часов, а пешком на этот переход потребовалось бы пятнадцать часов.
12 августа, благополучно проведя челноки через быстрину, погрузили весь караван и в полдень отплыли далее. Поравнявшись со старым лагерем против того места, где видели купающихся слонов, встретили челнок с разведчиками Угарруэ, которые наговорили нам удивительных вещей про необычайную силу, свирепость и отвагу туземцев племени батунда. Два часа спустя барабанный бой с берега доказал, что батунда завидели нас. Они тотчас сели в челноки и пошли нам навстречу, но, увидев, как нас много, повернули назад и скрылись. А мы преспокойно заняли главную их деревню, и всю ночь нас никто не беспокоил.
13-го пришли к южному Мупэ и остановились на один день для заготовки провизии. 15-го благополучно провели суда через многочисленные быстрины и пороги и стали лагерем за нижними порогами Марири.
16-го шли на веслах и на шестах, миновали три старых лагеря, где стояли при первом походе, и ночевали на большом острове, на котором было столько хижин, что в них удобно могли бы разместиться две тысячи народу. Оба берега реки были безлюдны, не у кого было даже спросить о причине такого поголовного выселения; сначала мы подумали, что жители разбежались, узнав о нашем приближении, но так как туземцы селились тут в виду арьергарда, то приходилось предположить, что у них была междоусобная война.
Наступил восемьдесят третий день с тех пор, как мы ушли с берегов Ньянцы, и шестидесятый, как покинули форт Бодо. Наше путешествие совершалось чрезвычайно удачно. Правда мы потеряли довольно много носильщиков — голых мади — почти половину того числа, что взяли с Ньянцы, но из своих привычных, закаленных занзибарцев лишились только троих: двое утонуло, а один бежал, должно быть с тоски. 900 км уж сделано, остается всего 150 от острова Бунган-гета до Ямбуйи, и до сих пор мы ровно ничего не слыхали о судьбах наших друзей и товарищей, оставленных в арьергарде. Эта томительная забота, свинцом лежавшая на душе, в связи со скудной пищей, состоявшей из сушеных бананов, измучили меня телесно и душевно так, что я чувствовал себя хилым стариком. Вся моя самонадеянность и бодрость, так долго меня поддерживающие, почти исчезли.
Я сидел один у реки, наблюдая, как солнце садилось за лесом, черневшим на горизонте до Макубаны; смотрел, как потухали и серели облака перед наступлением тихой и темной ночи, и думал, что это верное изображение надвигавшейся на душу тоски, которую я не в силах был стряхнуть. Сегодня минул год с того дня, в который арьергарду надлежало выступить из Ямбуйи. В этот период времени можно было дойти хоть до Бунгангета, если у них было, положим, только сто человек носильщиков и они семь раз ходили за вьюками взад и вперед. Что же такое случилось? Неужели поголовно бежали все люди из-за какого-нибудь недоразумения с начальством?
Была ночь. Я вошел в палатку, но нервы мои были так напряжены и беспокойство так сильно, что ни лечь, ни отдыхать я не мог.
17 августа в обычный час мы сели в челноки и пустились вниз по течению, лениво отталкиваясь шестами. Утро было пасмурно, тяжелые серые облака нависли низко, и на фоне их мрачно чернели верхушки бесконечного леса.
Выйдя из округа Бунгангета, мы заметили, что опустошение и безлюдье не ограничиваются его пределами и что округ Макубана постигла та же участь. Вскоре, дойдя до мощного изгиба реки, южный или левый берег которого был так густо населен и даже обработан племенем баналия, мы увидели, что и тут все опустело.
В половине десятого часа утра мы завидели далеко впереди в легком утреннем тумане деревню, по- видимому, еще обитаемую, и сочли, что тут, должно быть, конец разоренья. Приближаясь к селению, мы заметили, что оно обнесено частоколом. Когда мы проходили тут в июле 1887 г., деревня Баналия считалась настолько сильной и могущественной, что не нуждалась в ограде. Кое-где мелькнули белые одежды; я схватил подзорную трубу и рассмотрел поднятый красный флаг. Тут только я начал догадываться. Между тем легкий порыв ветра всколыхнул красный флаг, он на секунду развернулся, и я увидел белый полумесяц со звездой. Вскочив на ноги, я крикнул: «Ребята, майор тут! Греби дружнее!»
Грянуло оглушительное ура, и челноки помчались вперед, что было мочи.
За двести метров от селения мы подняли весла, и я, видя на берегу множество народу, закричал:
— Чьи вы люди?
— Мы люди Стенли, — отвечали нам по-суахельски.
Убедившись в этом и видя притом европейца у ворот ограды, мы причалили к берегу. Европеец при ближайшем рассмотрении оказался Уильямом Бонни, состоявшим при экспедиции в качестве помощника врача.
Пожимая его руку, я сказал:
— Здравствуйте, Бонни. Как поживаете? Где же майор? Нездоров?
— Майор скончался, сэр.
— Скончался! Боже милосердный… Отчего скончался? Горячка, что ли?
— Нет, сэр, его застрелили.
— Кто?
— Маньемы, люди Типпу-Тиба,
— Господи! А Джемсон где?
— У водопадов Стенли.
— Что ему там понадобилось?
— Он отправился доставать носильщиков.
— Ну, где же Уард, Роз Трупп?
— Мистер Уард в Бангале.
— В Бангале? Что он там делает?
— Точно так, сэр, он в Бангале; а мистер Трупп несколько месяцев тому назад отправлен на родину лечиться.
Этот обмен вопросами и ответами, наскоро передаваемыми, в то время когда мы стояли у калитки на берегу, показывал, что мне предстоит выслушать печальную историю о целом ряде неудач и бедствий, породивших самую невообразимую путаницу, какую возможно придумать в человеческой среде.
Несмотря на то, что донесение мистера Бонни о происшедших событиях было очень хорошо написано, я долго не находил времени изучить его настолько, чтобы понять все подробности. Чужие люди, замеченные мною на берегу, все были от Типпу-Тиба; они поспешили окружить меня, принося поздравления с приездом; в то же время мои люди повалили через узкие ворота, таща поклажу; начались взаимные приветствия, одни здоровались, другие прыгали от радости, что увидели приятелей, третьи выли, узнав о смерти своих, словом, лагерь в Баналии пришел в неописуемое волнение.
Но вот, наконец, багаж сложен, вещи приведены в порядок, челноки крепко привязаны к кольям, укрепленным у берега, поздравления с приездом кончились. Занзибарцы, прибывшие со мною, разбрелись по квартирам, разыскивают давно невиданных приятелей и сообщают друг другу новости. Суданцы и занзибарцы арьергарда, оставшиеся в живых, горячо благодарят бога за то, что мы приехали. Я успел пробежать накопившиеся без меня письма и наскоро написать несколько других; одно послал тотчас к
