увидите».
В тот момент я прекрасно понимал, что она имела в виду. В тот момент я точно помнил слова, сказанные Нордхиллом — или духом, который говорил его устами.
Но потом наступил глубокий сон без сновидений, и утром, проснувшись в холодной комнате, я забыл смысл сказанного Эмилией, в памяти осталось лишь ее удивительное лицо и слова, произнесенные тихим печальным голосом: «Никто не уходит, и все остается…»
Плед сполз с моих колен и лежал на полу, в комнате было так холодно, что меня мгновенно пробил озноб. Ноги онемели, и я с трудом поднялся, чтобы позвонить Найджелу и попросить горячего чаю.
«Морнинг пост», 28 октября 1926 года.
«…С того времени мне стало известно, что жизнь после смерти, общение и сопричастность живых и умерших являются реальностью, к чему вполне определенных и объективных доказательств, способных удовлетворить любого человека, не затененного предрассудком и могущего по достоинству оценить факты, у меня накопилось достаточно…
…Но надо иметь в виду, что мир умерших не менее, а, скорее, гораздо более сложен, чем мир живых, чему каждый исследователь спиритизма также может найти множество совершенно объективных доказательств, мимо которых обычно проходит, будучи поражен самим фактом общения с силами, существующими в иных измерениях…
…Дело Кристи является превосходным примером использования психометрии в помощь детективам. Ее часто использует французская и немецкая полиция, но наши британские детективы этим методом пренебрегают, будучи консервативны настолько, что предпочитают вовсе не расследовать сомнительные, по их мнению, случаи, нежели привлечь к их изучению силы и возможности, о которых обычно отзываются с искренним пренебрежением…
А. Конан Дойл».
Зима выдалась снежной, я редко выезжал из своего дома на Виктория-стрит, и даже лекции пришлось свести к минимуму, хотя приглашали меня и в Бирмингем, и Ливерпуль, и даже в Глазго, где для моего выступления собирались подготовить огромную залу в старинном шотландском замке с привидениями. Я дурно себя чувствовал, приступы стенокардии случались все чаще, и домашние определенно становились жертвами моего все более портившегося характера.
Я ждал известий от Берринсона, каждый день просматривал газеты и делал множество вырезок, коллекция моя пополнялась, но вовсе не теми материалами, что я ждал, не будучи в силах повлиять на события. Каррингтон прислал мне на Рождество красивую почтовую открытку, где твердым почерком написал несколько слов, из которых следовало, что бывший полицейский предпочел забыть обо всем, происходившем в лечебнице, и даже о том, что сам втянул меня в расследование, приведшее к новому пониманию смысла и состояния всего сущего.
Я вежливо ответил на поздравление, а в первых числах нового, 1927 года, вырезал из «Дейли миррор» и приобщил к своей коллекции короткую заметку о том, что жюри присяжных после непродолжительного судебного разбирательства по делу об убийстве Эмилии Кларсон признало убийцу, Альберта Нордхилла, невменяемым и не несущим ответственности за свои поступки, после чего судья Реджинальд Мердок вынес постановление о содержании Нордхилла в психиатрической лечебнице вплоть до полного его излечения или окончания его дней.
Бедный Нордхилл. Возможно, он предпочел бы быть осужденным на смерть, чтобы в одном из множества существующих за гробом миров найти свою Эмилию и быть с ней, с ее душой, а может, и с ее иной телесной оболочкой, поднимаясь из одного мира в другой, высший, или опускаясь в какой-нибудь низший из миров — как поведет судьба…
Я позвонил доктору Берринсону, прочитав заметку в «Дейли миррор», и доктор, судя по голосу, был обрадован моему звонку.
— Рад слышать вас, сэр Артур! — сказал он. — Вы, конечно, читали о суде над моим бывшим пациентом?
— Бывшим? — спросил я. — Разве Нордхилл не на вашем попечении?
— Нет, что вы, — ответил доктор. — Я занимаюсь только теми случаями, когда могу оказать реальную помощь, могу излечить пациента, понимаете? К сожалению, Нордхилл был признан больным неизлечимо, и его поместили в Шервуд, это на севере Шотландии, дикое место, знаете ли, но, поскольку содержатся там больные, потерявшие всякую связь с реальностью…
— Понятно, — пробормотал я и, быстро попрощавшись, повесил трубку.
28 февраля над юго-восточной частью Англии пронесся ужасный ураган. Сильнейший ветер вырывал с корнем вековые дубы, в Дувре выбрасывал на берег суда, потопил в гавани десяток рыболовецких корабликов, а в районе Большого Лондона сорвал крыши с сотен домов, оставив без крова несколько тысяч человек. Ветер завывал всю ночь, стекла звенели, я не мог заснуть, а утром — впервые после многих месяцев — мне позвонил Каррингтон. Трубку поднял дворецкий, и я слышал через открытую дверь кабинета, как он пытался объяснить звонившему, что хозяину нездоровится, он не может принимать телефонные звонки, и потому уважаемый мистер Каррингтон может сказать все, что хочет передать…
Я поднял трубку аппарата, с недавних пор стоявшего на моем рабочем столе, и сказал:
— Рад вас слышать, старший инспектор.
— Сэр Артур! — воскликнул бывший полицейский. — Вы хорошо спали эту ночь?
— Отвратительно, — признался я. — Этот ураган…
— Это она, сэр Артур. Это она, и я не знаю, что думать!
— Она? — удивленно переспросил я. — Кто — она?
— Эмилия! Вы не читали утренний выпуск «Таймс»? Урагану присвоено имя Эмилия.
У меня неприятно кольнуло под ложечкой, я представил себе выражение лица Каррингтона и сказал небрежно:
— Ураганам с некоторых пор присваивают женские имена, дорогой Каррингтон.
— Я знаю, сэр Артур. И вот что хочу сказать… Я говорил сейчас с доктором Берринсоном и с доктором Вильсоном из Шервуда… Ураган разрушил тот садовый домик, который… ну, вы помните… В здании больницы и в саду ничто не пострадало, а домик разрушило до основания… Но главное: ночью умер Нордхилл… Вы меня слышите, сэр Артур?
Я до боли сжал пальцы, державшие трубку.
— Да, — сказал я. — Слышу. Как он… Как это произошло?
— Доктор говорит: во сне. Он не проснулся утром — вот и все. А до Шервуда ураган не дошел самую малость. Ветер стих под утро…
— Теперь они вместе, — сказал я.
— Вы думаете? — неуверенным голосом сказал Каррингтон.
— Теперь они вместе, — повторил я.
В трубке долго молчали, я слышал лишь потрескивания на линии и, как мне казалось, чье-то тяжелое дыхание. «Теперь они вместе», — думал я.
— Сэр Артур, — произнес наконец Каррингтон, — я хочу вам рассказать об одном случае… Недели две назад я бродил в районе Сохо, мне там очень нравится, была хорошая морозная погода, много людей… Вы слышите меня, сэр Артур?
— Конечно.
— В толпе я увидел знакомое лицо. Не сразу узнал. Это была Эмилия. В том платье, что было на ней тогда… помните? Зима, холод, снег, а она в легком платьице… Она кивнула мне — определенно кивнула — и скрылась в толпе. Я бросился следом, искал, смотрел по сторонам…
— И ничего, — констатировал я.
— Ничего, — повторил Каррингтон. — Но я определенно ее видел, сэр Артур.
— Да, — сказал я. — И вы вспомнили десятки похожих случаев, когда видели на улице, в театре или в церкви знакомых людей, которых уже нет на этом свете, вы узнавали их, но потом говорили себе: «Показалось, всего лишь показалось».
