своих нужд великокняжеских дипломатов, не выписывал себе на службу иноземцев, как это было в случае с доминиканцем Вениамином, и не завязывал сношения с послами зарубежных государств. Международные связи всегда были исключительной прерогативой великого князя, даже если касались они сугубо церковных вопросов.
Когда при Василии III москвичам понадобился сведущий человек для перевода греческой Толковой Псалтыри, то на Афон послали посольство от имени великого князя с просьбой прислать на Русь искомого грамотея. Выбор афонских отцов пал на Максима Грека, и когда тот выполнил свою работу, то стал проситься на родину у своего непосредственного работодателя — великого князя. В правление того же Василия III один из преемников Геннадия на новгородской архиерейской кафедре — будущий митрополит Макарий — приступил к собиранию «всех чтомых на Руси книг» — свод, именуемый «Великие Четьи минеи». Величайшему книжнику Макарию, пользовавшемуся полным доверием Василия III, вряд ли даже в голову могла прийти мысль привлекать иностранных корреспондентов, дабы получить интересующие его сведения.
В нашем случае архиепископ Геннадий является распорядителем и покровителем переводного дела, а правительственный переводчик Дмитрий Герасимов производит главную часть работы. Именно Герасимова новгородский владыка посылает в Италию «некиих ради нужных взысканиих», где тот, как полагает А. И. Соболевский, находился в свите посла Дмитрия Ралева. Исследователь предполагает, что в переводах искомой Геннадием литературы участвовал и Юрий Траханиот. Геннадий сообщил, что по возвращении в Новгород он щедро вознаградил Герасимова за его труды. Интересно, на чьи средства правительственный чиновник ездил по заданию любознательного владыки в Рим и Флоренцию, жил там и работал два года — сдается, что не за счет архиепископской казны.
Геннадию помимо несомненного темперамента и широты кругозора для воплощения амбициозных планов весьма пригодились важные связи в Кремле в лице братьев Траханиотов. Стоит добавить, что именно Юрий Траханиот рекомендовал великому князю Николу Булева, который опять же оказался под началом Геннадия. Вместе с Булевым в Новгороде приступил к работе любекский печатник Бартоломей Готан, также завербованный Юрием Траханиотом. Не исключено, что владыке предоставили карт-бланш для ведения просветительской работы в обмен на отказ от участия в антиеретической кампании, либо те же Траханиоты убедили Ивана III и Зосиму, что лучше направить кипучую энергию Геннадия в созидательное русло, закрыв глаза на некоторые отступления от традиций.
Но факт остается фактом — экстравагантные — в тех конкретных исторических условиях — поступки новгородского владыки сошли ему с рук. Всемогущественные и коварные еретики, как нам представляет их партия охранителей и их позднейшие апологеты, снова упустили верный шанс поквитаться со своим обидчиком, например, приписав Геннадию Гонзову связь с иностранной разведкой. Именно в этом преступлении, в числе прочих напраслин, придворные интриганы обвинят впоследствии Максима Грека.
Изощренные и беспринципные супротивники православия не обратили против Геннадия его тесные связи с католиками. А ведь имелись достаточные — при большом желании — основания возбудить дело о ереси «латинствующих», припомнив Гонзову все, начиная с конфликта 1478 года, когда он выступил против митрополита Геронтия при освящении Успенского собора, ходившего с крестами вокруг церкви «не по солнечному всходу».
В полемическом сочинении о порядке освящения храмов, составленном в 1481 году, утверждалось, что ходить «посолно» — «есть ересь и Святому Писанию сопротивно». И после смерти Геронтия «хождение посолонь» расценивалось как уподобление католикам, если судить по краткой статье в составе сборника, датируемого 1490/91 годом: «Аще ли кто от священник начнет инако мудрьствовати, яко же еретицы фрязи, анафема таковаго, и послушающеи его, яко единомысленници с ними осудятся». Правда, в 1478 году на Геронтия ополчился сам Иван III, но что стоило злобесным еретикам «забыть» об этом обстоятельстве и поступить со своими противниками так же, как они поступали с ними.
Инквизиторы без границ
Как мы знаем, любознательный новгородский владыка расспрашивал об опыте испанских коллег у Георга фон Турна летом 1490 года. Но сведения о деятельности инквизиции могли проникнуть в Москву еще раньше. В конце лета 1482 года в Италию отправилось посольство Мануила Доксаса (Ангелова), которое озаботилось наймом искусных мастеров. Посол вернулся на Русь не позже лета 1484 года.
Первые аутодафе — торжественно обставленные сожжения еретиков, приговоренных святейшим трибуналом, состоялись в Севилье в феврале 1481 года. В течение первых десяти месяцев было сожжено 298 человек. Как раз в то время, когда Доксас находился в Италии (конец 1483 — начало 1484 года), одной из горячо обсуждавшихся тем стали трения, возникшие между испанским двором, всячески поощрявшим усердие инквизиторов, с одной стороны, и папским престолом — с другой. Римская курия стремилась, правда не слишком настойчиво и последовательно, подостудить их пыл и ввести шокировавший европейскую общественность «святейший» террор в некие цивилизованные рамки.
Сикст IV в своей Булле от 2 августа 1483 года напоминал «возлюбленнейшим во Христе» Фердинанду и Изабелле, что сострадание к виновным более приятно Богу, чем строгость, которую хотели к ним применить, как это доказывает пример доброго пастыря в Евангелии, который бежит искать заблудшую овцу. Вследствие этого понтифик обязывает монаршью чету обращаться благосклонно с теми из их подданных, которые сделали бы добровольные признания.
Против кого обратили свой карающий меч инквизиторы? Судя по вышеупомянутой папской булле, их интересовали люди, которые, по внешности ведя себя как христиане, не убоялись и не боятся соблюдать обряды и обычаи евреев и постановления и правила иудейского суеверия и вероломства, отступая по неверию от истины католической религии, ее богослужения и членов веры. «Со дня на день так возрастала неверность этих иудействующих, что последователи ее не страшились других обращать в иудейство и привлекать к разным заблуждениям относительно католической веры». Инквизиторы повелевали под угрозой смертного греха и верховного отлучения от Церкви донести в трехдневный срок о лицах, известных тем, что они приняли иудейскую ересь.
В особом указе были указаны различные признаки отступничества, когда донос становился обязательным. Он должен был последовать: 1. Когда еврей, ставший христианином, ожидает Мессию или говорит, что он еще не пришел… 2. Когда возродившийся в крещении снова принимает иудейскую религию. 3. Если он говорит, что закон Моисея в настоящее время так же действителен для нашего спасения, как и закон Иисуса Христа. И так далее, вплоть до сведений, что подозреваемый ел рыбу и оливки вместо мяса, чтобы почтить память усопшего.
«Все эти статьи доказывают искусство, с которым инквизиторы принялись за дело, чтобы породить обстоятельства, способные убедить королеву Изабеллу, что в Испании, в особенности в епархиях Севильи и Кадикса, действительно существует очень большое число иудействующих еретиков», — отмечает историк инквизиции.
Даксос наверняка делился впечатлениями со своими коллегами-земляками Траханиотами. Последние могли целенаправленно просить собирать известия о новостях из любезного их сердцу Ватикана. Траханиоты в свою очередь сообщили об первых «успехах» испанской инквизиции Геннадию Гонзову, летом — осенью 1484 года еще трудившемуся в Чудовом монастыре. А. Д. Седельников отмечал: «Стоит лишь сопоставить несомненную близость Траханиотов к римской курии и сочувствие тех же Траханиотов Геннадию, чтобы безошибочно усмотреть в свидании Геннадия с Г. Делятором, рассказывающим об инквизиции, инициативу Юрия Траханиота». Но беседа с имперским послом Георгом фон Турном о святейшем трибунале летом 1490 года не означает, что новгородский архиерей о нем ничего доселе не знал. Другое дело, что, готовясь к новому суду над «жидовствующими», было весьма своевременно получить информацию о новых деяниях «братьев по оружию», что называется, «из первых рук».
