Ересегонители многократно указывали, что Курицына совратил с пути истинного протопоп Алексей. Это очевидная нелепица — дипломат намного превосходил успенского настоятеля и по положению при дворе, и по разнообразному жизненному опыту, и по эрудиции. К 1480 году Федор Васильевич был человеком со сложившимся мировоззрением и разнообразными познаниями. Чем мог поразить и увлечь его приезжий протопоп — выкладками из «Шестокрыла»? Их интересы могли пересекаться, они могли быть интересны друг другу — не более. Выдумка о «совращении Курицына» потребовалась Геннадию Гонзову и Иосифу Санину, чтобы перекинуть мостик от разоблаченных новгородцев к московскому придворному кружку и объявить влиятельного дьяка начальником всех ересей с помощью полученных под пыткой показаний непутевого Самсонки.
Рассмотрение анафематствований трех антиеретических соборов, по мнению Ю. К. Бегунова, подтверждает наличие в новгородско-московском движении двух еретических направлений: новгородского и московского, различавшихся между собой взглядами и личным составом кружков. Кружки, зародившиеся на берегах Волхова и Москвы-реки, действительно появились и развивались независимо друг от друга, резко отличались и социальным составом, и взглядами на мироустройство их участников.
На самом деле, мы должны говорить о трех группах, никак не связанных между собой организационно, в идеологии которых куда больше принципиальных различий, чем общих черт. К первой относятся новгородские иереи, которые в результате стечения обстоятельств стали объектами прозелитического эксперимента каббалиста-караима Схарии. Успех эксперимента объясняется тем, что в сознании новгородского духовенства были живы пережитки стригольничества, с его обращением к язычеству, пантеистическому культу Неба и Земли. В 1410 году митрополит Фотий в послании к новгородцам сурово пенял им за веру в волхвов и занятия волхвованием.
Как отмечает О. В. Кузьмина, языческое и христианское миропонимание постепенно сливались в культуре Новгорода, и к XV веку религиозное творчество достигло расцвета, породив яркую и самобытную религию. В XIV–XV веках представления и практики нехристианского происхождения проникали в самую плоть православия. В Новгороде священнослужителей всех рангов выбирали из своей среды сами горожане, и хотя церковная жизнь влияла на мировосприятие духовенства, однако стереотипы поведения и нормы жизни, воспринятые с детства, в значительной степени оставались неизменными.
В представлении новгородцев на служителей христианской религии во многом перешли функции языческих жрецов и волхвов. Священнослужители являлись в народном понимании такими же посредниками между богом и людьми, как и языческие жрецы, а следовательно, обладали чудодейственной силой. Таковыми воспринимали себя и сами священники. Неудивительно, что, постигнув азы использования астрономических трудов, протопопы-полуязычники рассматривали их исключительно как пособие по чернокнижию.
Схария провел в городе на Волхове неполных пять месяцев. Отнимем срок, необходимый для знакомства и завязывания более тесных отношений. За столь короткий период можно успеть собрать группу посвященных, преподать самые необходимые знания, снабдить нужной литературой, — не более того. А поддерживать регулярные контакты с вероятными единомышленниками в Литве или Крыму доморощенным каббалистам-недоучкам из рядовых иереев было не под силу, да и вряд ли они об этом помышляли. Оказавшись в изоляции и будучи предоставленными сами себе, слушатели ускоренных курсов по каббале и астрологии постепенно и неумолимо деградировали.
Процесс деградации новгородского кружка ускорился с отъездом к великокняжескому двору в 1480 году его наиболее даровитых адептов. Судьба оставшихся на берегах Волхова, судя по всему, мало интересовала как наставника, так и его московских учеников. Кроме прочего, Алексей и Денис наверняка захватили с собой и имевшуюся в распоряжении кружка литературу — книги были высокоценимой редкостью в ту эпоху, когда во многих новгородских приходах недоставало самых необходимых богослужебных книг. Вспомним, что новгородский архиерей сообщает о «тетрадях попа Наума» и неких псалмах. О «Шестокрыле» и подобной литературе Геннадий, скорее всего, узнал еще во время московского общения с Алексеем и Денисом.
Когда Геннадий «обнаружил» в Новгороде ересь, прошло семь с лишним лет с момента перевода Дениса и Алексея в Москву; свыше пятнадцати лет минуло с тех пор, как покинул новгородские пределы Схария. За это время кружок полуграмотных иереев, оставшихся без попечения, вероятно, выродился в секту чернокнижников, объединенных слепым исполнением таинственных ритуалов.
Прибывшие из Новгорода Алексей и Денис, Иван Максимов — птицы иного, более высокого полета. Мы согласны с А. И. Алексеевым, которому представляется невероятным, чтобы поругатели икон в Новгороде могли пользоваться сочувствием выдвинувшихся даровитых земляков — протопопов кремлевских соборов. Они сплотились вокруг Елены Волошанки, объединенные увлечением астрологией и прочими гадательными дисциплинами. Невестка государя, появившаяся в Москве в конце 1482 года, была таким же новичком при дворе Ивана III, как и новгородские эрудиты. Последние без труда могли увлечь необычными знаниями жадную до острых интеллектуальных ощущений княжну.
Кружок Федора Курицына имеет другие корни. Он состоял из людей, давно вовлеченных в правительственную деятельность, по роду занятий знакомых с литературой самого разного направления — правовой, философской, богословской. Не исключая вероятного влияния каббалистических представлений об Абсолюте и путях его постижения, Курицын и его единомышленники испытали воздействие исихастской антропологии, православной мистической традиции, гностических учений, а также ренессансного неоплатонизма.
Столь причудливая смесь является отличительным признаком духовных исканий XV века. Мыслители на Западе и на Востоке подвергали сомнению ортодоксальное христианское вероучение с позиций ветхозаветной, соединенной с интересом к философии и научным знаниям, религиозности, в попытке «совершенствования» христианства. Следует добавить, что при этом итальянские гуманисты чувствовали себя и слыли среди окружающих добрыми христианами. Костры инквизиции предназначались тем, кто исступленно верил в Евангелие.
Кремлевским вольнодумцам обвинения в ереси не могли не казаться абсурдными. Интеллектуальное возбуждение и критицизм были характерны не только для Курицына и его окружения. В Москве тех лет то и дело вспыхивала полемика по специфическим поводам, которые в прежние времена не возбуждали столь горячего интереса. Вспомним крестный ход при освящении Успенского собора в 1479 году, который завершился громким скандалом, инспирированным, вероятно, ростовским епископом Вассианом Рыло.
В эти же времена распространилось сильное сомнение ? том, двоить или троить аллилуию. Геннадий Гонзов нарочно спрашивал об этом командированного в Рим Дмитрия Герасимова. Тот прислал ответ, который никого не смог удовлетворить: что все равно — двоить или троить аллилуию; поэтому вопрос остался по-прежнему спорным. Самого Геннадия митрополит Геронтий сурово наказал за то, что тот разрешил братии Чудова монастыря пить после еды освященную в Богоявленский сочельник воду. Споры, которые сегодня могут показаться несущественными, не казались таковыми пять столетий назад, и вовлекались в них самые разные люди.
По возвращении из Венгрии московский дипломат задумал из среды придворных книжников составить подобие ренессансных «компаний», brigate, «академий», которые коллега Курицына дипломат и писатель Бальтассаре Кастильоне именовал «настоящим приютом радости»: «Я не думаю, чтобы кто-либо в ином месте с такой силой ощущает сладость, которую дает пребывание в дорогой и возлюбленной компании».
Сам Федор Курицын — дипломат, философ, писатель — характерная личность эпохи Кватроченто. Мы можем вспомнить таких его современников, как польский историк Ян Длугош, который учился на философском факультете Краковского университета, служил в канцелярии магната Олесницкого, в дальнейшем долго и успешно занимался дипломатической деятельностью; или гуманист Поджо Браччолини, который почти сорок лет провел на службе в ватиканской канцелярии, собравшей в своих стенах многих видных эрудитов и писателей.
Курицын, испытавший эту «сладость» при дворе Матьяша Хуньяди, стремился, чтобы ее испытали другие московские эрудиты. Он стремился познакомить единомышленников с идеалом культурного человека (homo literatus), активного носителя образованности и знания, личности, возделывающей самого себя;
