наемники. Фуад снова заговорил об этом, чтобы окончательно удостовериться:
— Ты уверен, что евреи примут тебя? По-моему, из твоей затеи ничего не выйдет. У них достаточно солдат.
— Может, и так. Но я могу предложить им особые услуги. — Келлер взял сигарету из портсигара Фуада и закурил. — В той войне, которую они ведут, им нужны снайперы. А я с расстояния трехсот метров могу попасть человеку в глаз.
— Надеюсь, ты сумеешь это доказать, — усмехнулся Фуад, — потому что именно это тебе и придется делать. Завтра покажешь, насколько метко ты стреляешь. Утром в это же время будь возле отеля святого Георгия. А вот тебе на подарок твоей девчонке. — Фуад сунул деньги в карман Келлера. — Можешь взять такси, — ухмыльнулся он, сверкнув золотыми коронками. — Иди, гуляй!
Келлер вылез из машины и захлопнул дверцу. Посмотрев вслед удаляющейся машине Фуада, послал ему вдогонку короткое грязное ругательство на жаргоне легионеров, в котором перемешались непристойности полудесятка языков, и зашагал в обратном направлении.
— Вы хорошо его разглядели? — тихо спросил Эдди Кинг, наклонившись к Элизабет.
Управляющий отелем узнал ее. Услышав имя Камерон, он бросился наводить справки. Не прошло и часа, как все уже знали, что Элизабет — племянница Хантли Камерона. Клиенты отеля, находившиеся в вестибюле, с любопытством поглядывали на Элизабет и Кинга.
— Да, конечно. Узнаю, когда увижу. Долго эти двое будут пялиться на меня? И все из-за проклятой статьи! — Элизабет в раздражении отвернулась.
Пожилая чета иностранцев не сводила с нее глаз, поглядывая на свежий номер журнала «Look». На обложке была фотография ее дяди. О Хантли Камероне написано много статей, хотя их авторы не могли проникнуть дальше ворот его дома во Фримонте. Хантли Камерон был находкой для специалистов сатирического жанра. Его браки, богатство, слава тирана и прежде всего его жесткие правые взгляды сделали из него одиозную фигуру для миллионов людей по всему миру. Но больше всего его ненавидели за его наглое высказывание, что все его враги не стоят грана кошачьего дерьма. Несколько лет назад империя массовой информации Хантли Камерона — пресса, радио, телевидение — начала открытую борьбу против Демократической партии президента Хагсдена. Хантли Камерон всю жизнь был реакционером, а власть и деньги использовал для пропаганды своих правых взглядов. Никто не сомневался, что на предстоящих президентских выборах он окажется в числе сторонников бывшего куклуксклановца Джона Джексона, стращавшего американцев приходом к власти коммунистов и негров. Все друзья Камерона да и многие из его врагов поддерживали Джексона, который, словно ядовитый гриб, поднял голову на ниве американской общественной жизни. И со скоростью гриба распространился. Произошло нечто неслыханное. Ку-Клукс-Клан получил шанс утвердиться в Белом доме. Но тут Хантли Камерон показал себя совсем с другой стороны. Он понимал, чем может обернуться для Соединенных Штатов приход к власти такого президента, как Джон Джексон. Отчетливо представил себе будущее Америки, раздираемой внутренними противоречиями и конфликтами, способными искалечить и утопить в крови жизнь целого поколения. Крутой поворот Камерона и его заявление о поддержке кандидата на пост президента от Демократической партии Патрика Кейси вызвали всеобщее изумление. Все свои богатейшие ресурсы Хантли Камерон намеревался предоставить в распоряжение самого рьяного либерала в истории политической жизни Америки. Камерон вышел не из бедных слоев. Он был сыном богатого промышленника. Миллион долларов, доставшихся ему в наследство, он изъял из химической промышленности и приобрел в северной части штата Нью-Йорк газетное издательство с прочной репутацией. К шестидесяти годам он обладал состоянием, которое трудно было оценить точно, и властью, способной сотворить или уничтожить кого угодно.
По сравнению с Хантли Камероном Эдди Кинг был просто нуль. Он был собственником небольшого, но элитарного издательства, выпускавшего журнал для интеллектуалов, который пользовался успехом среди консервативных слоев Америки и Европы. Кинг выглядел моложе своих пятидесяти двух лет, и, хотя в волосах у него пробивалась седина, кожа была гладкая, загорелая, а фигура — подтянутая благодаря упорным тренировкам. Одевался он безупречно, хотя элегантным его вряд ли можно было назвать — он был слишком высоким и плотным. Широкое лицо с нависшим над светло-зелеными глазами лбом и ровными, как у всех американцев, зубами было европейского типа. Кинг признавался, что в его жилах течет латвийская кровь, что в глазах женщин придавало ему особый шарм. Он был хорошим рассказчиком, приятным человеком в компании и к тому же интеллектуалом. В Америке же утонченный образованный человек ценится выше мультимиллионера. Он был близким знакомым Хантли Камерона, но не другом. Слишком неподходящим было слово «дружба» для определения взаимоотношений Хантли с кем-либо. Оно предполагало в какой-то степени равенство, а равным Хантли был только сам Хантли. Положив ногу на ногу, Кинг откинулся на спинку кресла и улыбнулся Элизабет. Ему нравились красивые женщины, а Элизабет Камерон была исключительно хороша. В ней не было того откровенного самолюбования, которое лишает привлекательности многих богатых американских женщин ее круга.
— Значит, вы хорошо его рассмотрели? — снова спросил Кинг.
— Хорошо, — ответила Элизабет. — Не беспокойтесь, не прихвачу по ошибке какого-нибудь ливанца!
— Ну что, все не так уж страшно, правда? — непринужденно усмехнулся Кинг, поднося ей огонь. — Я ведь говорил вам тогда за обедом, что в этом нет ничего незаконного или опасного. Теперь вы успокоились?
— Простите, что я тогда разволновалась, — сказала Элизабет. — Боюсь, у меня слишком разыгралось воображение. В голову полезли всякие дурные мысли.
На самом деле она вовсе не разволновалась. Она слишком хорошо умела владеть собой. А ей так хотелось бросить все и первым же самолетом улететь домой! Но она вела себя сдержанно, спокойно, сохраняя достоинство. Она ничего не требовала, а просто спросила, но так, что Эдди Кинг понял: пора все объяснить. И он заказал шампанское, заставил ее сесть и заявил: все, что от нее требуется, — это вернуться в Штаты с человеком, которого опекает ее дядя.
Все очень просто. Ей нужно по дороге забрать этого человека, поехать с ним в аэропорт, сесть в самолет, потом пройти вместе с ним таможенный досмотр в аэропорту Кеннеди и передать его кому-то другому.
— Но к чему вся эта таинственность? — поинтересовалась Элизабет. — Почему вы не могли сказать мне об этом раньше?
— Потому что вы случайно могли где-нибудь проговориться. Вы ведь в центре внимания прессы, Элизабет. Люди прислушиваются к каждому вашему слову. Какой-нибудь журналист мог услышать, написать об этом в газете, и тогда все бы провалилось.
Кинг умел пустяк превратить в весомый довод. Случайно оброненное слово, подхвативший его журналист... Послушать его, не так уж все невероятно. Но сейчас, поразмыслив, понаблюдав из-за стеклянных дверей за мужчиной, закуривавшим сигарету, Элизабет снова попрекнула его:
— И все же вы могли бы довериться мне. Если бы вы предупредили меня, что это секрет, я никому бы ничего не сказала.
— Конечно, не сказали бы, — согласился Кинг, — но в интересах Хантли я не хотел рисковать.
— И поэтому вы не скажете, почему этот человек не может полететь в Штаты один? — спросила Элизабет.
Но тут Кинг был непреклонен. Он снова попросил Элизабет положиться на него, напомнил ей о долге перед семьей, и ей стало неудобно настаивать.
— У него американский паспорт, — продолжал Кинг, — но он не американец. И это все, что я могу вам сказать. Никто не должен знать о его поездке. Залог успеха — в соблюдении абсолютной тайны. А поскольку речь идет о Хантли, разве можно кому-нибудь, кроме вас, дорогая, доверить это дело? А вдруг этот человек проговорится, будет подкуплен или использует эту информацию в своих целях? Ну как, вы успокоились? Волноваться нет причины, но даже если... — Кинг пожал плечами, готовый понять ее и простить, если в последний момент она окажется недостойной его доверия.
— Конечно, успокоилась, — ответила Элизабет. — Не думаю, что со мной что-нибудь случится в самолете. Вы, надеюсь, тоже не думаете? Но должна признаться, пройтись с этим человеком по темной улице я бы не решилась. — Она снова взглянула на дверь и вспомнила, как мужчина остановился,
