заседании Собора 29-го марта обсуждался обширный доклад специальной комиссии о гонении на Церковь. [9] Опять же. Патриарх чувствовал это больше, чем кто-либо.
Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем неповинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной 'контрреволюции'. [10]
'Точно множество бесов налетело на Россию и со свойственной им ловкостью в искушениях принялось наполнять в большинстве темные русские умы тем духом, который еще до начала мировой войны распространился по Европе и привел ее к катастрофе'. [11]
'Грядущий Хам, - писали 'Церковные ведомости', - ужасал ожидаемыми бедствиями русскую интеллигенцию, дождавшуюся, наконец. 'Пришедшего Хама', который на наших глазах попирает ее, повергая на землю в грязь свою и в ней затаптывая своими звериными ногами всех и все.
Растерзывание генералов и офицеров заживо, разграбление имущей интеллигенции и издевательства над нею самых бесчеловечных видов сделались уже известными читающей публике.
О страданиях православного пастырства печать замалчивает. А каковы они, можно судить по немногим примерам сего'. [12]
'Народное слово' писало в те дни о том, что погромная волна пошла значительно дальше винных погребов, она нашла новые объекты, новые точки приложения, - и тут-то бросался в глаза некоторый параллелизм.
Смольный совершил налет на Александро-Невскую Лавру, - и ночным погромам подвергаются церковные дворы.
Смольный объявил золото сейфов конфискованным, - а герои ночи производят экспроприацию в ювелирных магазинах.
Смольный обыскивает частные квартиры 'буржуев' в поисках спрятанного продовольствия, желая таким способом накормить голодающий из-за гражданской войны Петроград, - громилы тоже обратили свое благосклонное внимание на частные квартиры 'буржуев', считая себя более способными обнаружить запасы.
А между тем, когда приходится обуздывать учеников, учителя не знают жалости. Ведь при одном только усмирении пьяных беспорядков на Вознесенском было перебито 160 человек. [13]
После долгого перерыва в 'Новой Жизни' возобновил свои размышления М. Горький. [14]
Примечательна его характеристика исторического момента.
Забитый до отупения жестокой действительностью, пьяненький, до отвращения терпеливый и, по- своему хитренький, московский народ всегда был и остается психологически совершенно чужд российскому интеллигенту, богатому книжными знаниями и нищему знаниями русской действительности. Тело плотно лежит на земле, а голова выросла высоко в небеса, - вдали же, как известно, все кажется лучше, чем вблизи.
Конечно, опыт социальной революции - занятие, весьма утешающее маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов. Как известно, один из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг: 'Грабь награбленное!'
Грабят, изумительно, артистически, нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом.
Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы; грабят дворцы бывших великих князей, расхищается все, что можно расхитить, продается все, что можно продать: в Феодосии, солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают их по 25 рублей 'за штуку'. Это очень 'самобытно', и можем гордиться, - ничего подобного не было даже в эпоху Великой Французской революции.
Честные люди, которых у нас всегда был недостаток, ныне почти совсем перевелись: недавно я слышал приглашение такого рода: 'Приезжайте к нам, товарищ, а то у нас, кроме трех рабочих, ни одного честного человека нет!'
И вот этот маломощный, темный, органически склонный к анархизму народ ныне призывается быть духовным руководителем мира. Мессией Европы.
Казалось бы, что эта курьезная и сентиментальная идея не должна путать трагическую игру народных комиссаров. Но 'вожди народа' не скрывают своего намерения зажечь из сырых русских поленьев костер, огонь которого осветил бы западный мир, где огни социального творчества горят более ярко и разумно, чем у нас, на Руси.
Костер зажгли, горит он плохо, воняет Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира. Разве это не 'мессианство' во сто лошадиных сил?
А западный мир суров и недоверчив, он совершенно лишен сентиментализма. В этом мире дело оценки человека стоит очень просто: вы любите? вы умеете работать? Если так - вы человек, необходимый миру, вы именно тот человек, силою которого творится все ценное и прекрасное. Вы не любите, не умеете работать? Тогда при всех иных ваших качествах, как бы они ни были превосходны, вы - лишний человек в мастерской мира. Вот и все.
А так как россияне работать не любят и не умеют, и западно-европейский мир это их свойство знает очень хорошо, то будет нам очень худо, хуже, чем мы ожидаем...
Сегодня 'Прощеное Воскресенье'.
По стародавнему обычаю в этот день люди просили друг у друга прощение во взаимных грехах против чести и достоинства человека. Это было тогда, когда на Руси существовала совесть; когда даже темный, уездный русский народ смутно чувствовал в душе своей тяготение к социальной справедливости, понимаемой, может быть, узко, но все-таки понимаемой.
В наши кошмарные дни совесть издохла. Вот убиты невинные и честные люди Шингарев, Кокошкин, а у наших властей не хватает ни сил, ни совести предать убийц суду.
Расстреляны шестеро юных студентов, ни в чем не повинных, - это подлое дело не вызывает волнения совести в разрушенном обществе культурных людей.
Десятками избивают 'буржуев' в Севастополе, в Евпатории и никто не решается спросить творцов 'социальной' революции: не являются ли они моральными вдохновителями массовых убийств?
Издохла совесть. Чувство справедливости направлено на дело распределения материальных благ, - смысл этого 'распределения' особенно понятен там, где нищий нищему продает под видом хлеба еловое полено, запеченное в тонкий слой теста. Полуголодные нищие обманывают и грабят друг друга этим наполнен текущий день. И за все это - за всю грязь, кровь, подлость и пошлость - притаившиеся враги рабочего класса возложат со временем вину именно на рабочий класс, на его интеллигенцию, бессильную одолеть моральный развал одичавшей массы. Где слишком много политики, там нет места культуре, а если политика насквозь пропитана страхом пред массой и лестью ей - как страдает этим политика советской власти - тут уже, пожалуй, совершенно бесполезно говорить о совести, справедливости, об уважении к человеку и обо всем другом, что политический цинизм именует 'сентиментальностью', но без чего нельзя жить. [15]
'Строгости' в то время было сколько угодно. Расстреливали за малейшую провинность, а то и без всякой вины, просто так, за компанию, так сказать Нет, это была не та разумная строгость, какая необходима каждому народу и каждому государству. Это была дикая, звериная жестокость. [16]
Ни о каком протесте этому безумию не могло быть и речи. 'Мы знаем, сказал на заседании Собора 20- го января 1918 года протоиерей А.А. Хотовицкий. - как жестоко карают насильники, стоящие у власти, - мужестенное слово правды' [17] Особая комиссия Дзержинского в расклеенных по всей столице объявлениях грозила 'стереть с лица земли' всех, кто будет выступать 'с речами и действиями против советской власти' [18]
Из народа были исключены все, кроме рабочих и крестьян. А ведь ими далеко не исчерпывался состав населения России. Кроме всего прочего, он, чего греха таить, был ограничен качественно.
Классовая принадлежность определялась по лишнему куску хлеба, поэтому таких, как А.В. Карташев, министр исповеданий, член Собора, или А.И. Шингарев и Ф.О. Кокошкин, большевики и за людей не считали Первый томился в заключении в Петропавловской крепости, другие были зверски расстреляны в ночь на 6- ое января кучкой красногвардейцев и матросов в Мариинской больнице, куда они были переведены для лечения из Петропавловской крепости.
