дворянском обществе. Ведь вся окружающая действительность, весь опыт жизни и отношений господствующих классов делали такие слова, как «дружба», «добродетель», «закон», «честь», лишь пустышками, за которыми отсутствовало реальное содержание. И сам Ихарев, авантюрист и профессиональный шулер, мечтая обыграть мнимого Глова, которого он принимает за богатого помещика, также дает «принципиальное обоснование» своим жульническим планам в духе рассуждений буржуазных защитников «прогресса»: «Ведь как подумаешь, сколько денег пропадает даром, без всякой совершенно пользы. Ну что из того, что у него будет двести тысяч, ведь это все так пойдет, на покупку каких-нибудь тряпок, ветошек». Ихарев жаждет применить к «делу» чужие капиталы, и речь его звучит как едкая пародия на рассуждения финансиста. Он пытается не только оправдать свое жульничество и прямое ограбление ближнего, но видит в этом закон общественных отношений.
Считая себя богачом, Ихарев мечтает «заняться тем, что споспешествует к образованию», — пройтись в Петербурге «по Аглицкой набережной», пообедать в Москве «у Яра», «одеться по столичному образцу». Это, по его мнению, и означает «исполнить долг просвещенного человека». Таков пошлый, эгоистический «идеал» жулика и авантюриста, видящего всю «мудрость» жизни в том, чтобы «прожить с тонкостью, и искусством, обмануть всех и не быть обмануту самому — вот настоящая задача и цель».
Ихарев оказался, однако, сам обманут, его «цель» ограбить других не осуществилась, более ловкие хищники обманули его. Тогда он становится в позу оскорбленной невинности и, не замечая всего комизма положения, произносит филиппики по адресу мошенников, вопиет о законе: «Вот погоди, переловят всю вашу мошенническую шайку! Будете вы знать, как обманывать доверие и честность добродушных людей. Закон! закон! закон призову!» В этом обращении Ихарева к «закону», столь цинично до сих пор им самим нарушаемому, Гоголь зло и ядовито высмеивает лицемерие современного общества, состоящего из пройдох и жуликов, вспоминающих о законе и совести лишь тогда, когда сами они попадают впросак.
Гоголь не ограничивается обличением морального разложения представителей дворянского круга. Как всегда, он охватывает широкую сферу социальных явлений. Самозванный чиновник из приказа Псой Стахич Замухрышкин (оказавшийся отставным штабс-капитаном Мурзафейкиным) представляет замечательный типический образ «приказного», разновидность героев «Ревизора» и «Мертвых душ», вроде Ивана Антоновича — кувшинное рыло. Мурзафейкин-Замухрышкин тем более легко играет свою роль взяточника- приказного, что никто не сомневается, что чиновник и должен быть таким. Заведомый прохвост и обманщик, он даже произносит обличительный монолог о взятках. В ответ на вопрос Утешительного, все ли приказные «хапуги», Замухрышкин цинично говорит о всей системе мздоимства: «Эх, господа
Разоблачение волчьего закона дворянско-буржуазного общества, его бесчестности, эгоизма, власти денег сделано Гоголем с замечательным драматургическим мастерством. Стремительность развития действия, экономия в раскрытии сюжетного замысла, блестящий диалог создают ту напряженность драматического конфликта, которая разрешается неожиданным острым финалом, до конца развенчивающим показное «благополучие» и фальшь общественных отношений.
В «Игроках» с особенной наглядностью проявился основной метод сатиры Гоголя — разоблачения фальши, показной стороны поведения и морали господствующих классов путем обнажения подлинного лица, подлинной сущности их представителей. В пьесах Гоголя это разоблачение достигается тонким и остроумным приемом. Действующие лица умышленно играют несвойственную им роль, стремятся обмануть окружающих: плуты и негодяи выдают себя за порядочных и честных людей. «… Лица в пьесах Гоголя, — писал Белинский в своем отзыве об «Игроках», — люди, а не марионетки, характеры, выхваченные из тайника русской жизни…»[233] Эта жизненная правдивость и убедительность образов, созданных Гоголем, особенно ярко подчеркнута той речевой характеристикой, при помощи которой обрисованы действующие лица комедии.
В точной и полнокровной языковой живописи пьесы особое место занимает «игрецкий» жаргон, на котором разговаривают действующие лица комедии. В данном случае этот жаргон не только служит языковой характеристикой их «профессии» шулеров, но и особенно остро подчеркивает всю их моральную и духовную мерзость и фальшь. Смесь «гусарства», словесной бравады и «игрецкого» жаргона картежников еще сильнее выявляют гнилостную сущность и бесчестность этого «общества». Не случайно, что самый циничный и ловкий из этой компании шулеров, в прошлом офицер, Утешительный говорит на этой смеси гусарского и шулерского жаргонов. В его льстивых похвалах Глову-сыну, подзадоривающих последнего на игру, явственно слышатся и ирония, и забубённый разгул подгулявшего офицерика, и расчетливость шулера: «Ого-го, гусар! на сто тысяч! Каков, а? А глазки-то, глазки? Замечаешь, Швохнев, как у него глазки горят? Барклай-де-тольевское что-то видно. Вот он героизм! А короля все нет. Вот тебе, Швохнев, бубновая дама! На, немец, возьми, сьешь семерку! Руте, решительно руте! Просто карта фоска! А короля, видно, в колоде нет: право, даже странно. А вот он, вот он… Лопнул гусар!»
Драматургическое мастерство Гоголя сказывается в стремительном нарастании действия, в котором сталкиваются противоречивые интересы, спадают маски добропорядочности с персонажей. Неожиданный финал пьесы, резко меняющий положение вещей, — блестящий драматургический прием, который еще острее и беспощаднее разоблачает лживость, авантюризм и моральную гнусность нравов и «законов», царящих в «благовоспитанном» дворянском обществе, срывая с него последние покровы «порядочности».
«Комедия Гоголя «Ревизор», его роман «Мертвые души», — писал Герцен, — это страшная исповедь современной России…»[234]
«Ревизор» с самого начала был задуман писателем как социальная комедия широкого обобщения, разоблачающая самые болезненные язвы крепостнического общества. В «Авторской исповеди» Гоголь писал: «В «Ревизоре» я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем».
Показывая отвратительный облик бюрократическо-чиновнической России, Гоголь тем самым обнажал антинародную, хищническую сущность всего помещичье-крепостнического строя, учил ненавидеть мерзость, лицемерие и корыстолюбие его чиновных представителей. Познакомившись с провинциальным чиновничеством во время своей вятской ссылки, Герцен с гневом рассказывает в «Былом и думах» об этом «искусственном, необразованном классе», который «составляет какое-то гражданское духовенство, священнодействующее в судах и полициях и сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых». Вспоминая о появлении «Ревизора», он говорит: «Гоголь приподнял одну сторону занавеси и показал нам русское чиновничество во всем безобразии его…».[235] В своем знаменитом письме к Гоголю Белинский указывал, что николаевская Россия «представляет собою ужасное зрелище» страны, где «есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей».[236] Комедия Гоголя наносила смелый удар полицейско-бюрократическому режиму николаевской России.
Недаром правительственный чиновник Храповицкий усмотрел в «Ревизоре» «нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купцов», то есть на основные господствующие классы и сословия тогдашней России.[237] Осмеяние и разоблачение всего чиновническо- бюрократического аппарата царской России имело огромное прогрессивное значение, учило широкие массы трудящихся понимать паразитическую и вредоносную «деятельность» всего механизма порабощения народа господствующими классами.
«Ревизор» был начат Гоголем вскоре после того, как он приступил к написанию «Мертвых душ». Сюжет комедии, как впоследствии указывал сам писатель, был дан ему Пушкиным. В письме к Пушкину от 7 октября 1835 года Гоголь обращается с просьбой: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию. Если ж сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Сделайте милость, дайте сюжет; духом будет комедия из пяти актов, и клянусь — куда смешнее черта!» О. М. Бодянский, со слов самого Гоголя, записал в своем дневнике, что Пушкин рассказал
