народ. На этот раз настроение было совсем иным, чем в день несостоявшегося испытания огнем. У женщин не было корзин с завтраком, а мужчины на сей раз обошлись без бурдюков с вином. Все были одеты в черное и молча ждали. Некоторые опустились на колени и молились, многие перебирали четки.
Савонарола и два его товарища по несчастью вышли из палаццо Веккьо и подошли к столу, за которым сидели судьи. До этого осужденных «деградировали», то есть сорвали с них сутаны и накинули белые рубахи, доходящие до пят. Нотариус прочитал смертный приговор, но Савонарола явно его не слушал. Его тело так болело от пыток, что он мечтал о скорейшем конце. Он посмотрел на небо. Было майское утро, точно такое же, как то, когда он восемь лет назад явился во Флоренцию со своей проповедью. Вслед за нотариусом поднялся монсеньор Ремолини, который объявил, что его святейшество по своей доброте отпускает трем монахам их грехи и тем самым «возвращает им первоначальную невинность и освобождает их от адского огня». Этим напутствием папа отправлял монахов на смерть. Звеня цепями, они направились к помосту в середине площади.
Когда Савонарола достиг верхней ступени лестницы, под помостом был зажжен огонь. Палач накинул ему веревку на шею. «Монах, теперь самое время сотворить чудо!» – рявкнул он и столкнул Савонаролу с лестницы. Корчившееся в судорогах тело человека, который еще совсем недавно господствовал над Флоренцией, раскачивалось взад и вперед. Затем разгоревшийся огонь начал лизать его голые ноги, поднялся по рубахе и окутал тело огненным саваном. И тут совершилось нечто неожиданное. Народ увидел высоко поднятую руку Савонаролы – все выглядело так, словно он благословлял Флоренцию. Люди начали испуганно креститься и в ужасе покидать площадь, шепча: «О Боже, мы убили святого!» Когда все закончилось, пепел трех монахов был брошен в Арно.
«Царство Божие» во Флоренции кончилось, но умиротворения не наступило. Слух о прощальном жесте Савонаролы полз по городу, порождал беспокойство. Ожидалось, что Господь еще прольет чашу своего гнева на город, и уже ни о какой счастливой жизни нечего было и мечтать. И к тому же страшный 1500 год был все ближе и ближе. Уже не оставалось времени, чтобы замолить свои грехи. Одна надежда на папу, добрые отношения с которым вроде бы были восстановлены. Поутихли и другие враги Флоренции, но надолго ли? Пьеро также, кажется, примирился со своей участью изгнанника и не делал никаких попыток восстановить свою власть.
Все говорило за то, что город может вернуться к прежней жизни, но это оказалось не так просто. Что-то сместилось в жизни и нравах Флоренции, спуталось, сбилось с некогда проторенного пути. Возвращения к золотым временам Лоренцо Великолепного уже не могло быть. Это понимали многие и задавали вопрос: куда идти? Но ответа не было. Правление Савонаролы вконец разорило Флоренцию: большая часть мастерских закрылась, ибо поглощенные борьбой за спасение собственных и чужих душ ремесленники разучились работать. Банки прогорели. Купцы предпочли искать счастья в других городах и краях. Оставшимся в городе живописцам тоже пришлось несладко: страх перед обвинением в роскоши заставил горожан отказаться от украшения домов и семейных капелл. А где еще мог живописец заработать на жизнь? Очень редко какая-нибудь церковь давала заказ, но желающих получить его было столь много, что нечего было и думать, что на нем можно было заработать приличные деньги. Доминиканский монах с его проповедью бедности разорил некогда богатый город хуже, чем нашествие противника.
Все чаще люди вспоминали Великолепного: будь он жив, ни за что не допустил бы такого краха. Но Пьеро по-прежнему не признавали и не желали видеть в городе, а тем более допустить к власти. Ненависть была непреходящей и устойчивой, хотя, если разобраться по-честному, ничего плохого для Флоренции он не сделал. Его погубило то, что он искал помощи у чужеземцев и с их помощью собирался возвратить себе власть. Такого флорентийцы не прощали – они слишком любили свой город, и кто может упрекнуть их за это?
Глава одиннадцатая
Суд Божий и человеческий
Жизнь братьев Боттичелли становилась тяжелее с каждым днем. Обедневший и разоренный город не торопился раздавать заказы на картины, а многие еще находились под властью проповедей казненного монаха и опасались, как бы действительно не закрыть себе вход в Царство Небесное. Сбережений у Сандро не было – он и в лучшие времена никогда не откладывал деньги на черный день, – а загородный дом теперь нелегко было продать, ибо покупать его было некому и не на что. Он медленно ветшал, приходил в упадок, и хорошо еще, что удалось найти купца, ссудившего небольшую сумму под его залог. Не было даже картин, которые Сандро мог бы продать за бесценок – он собственноручно уничтожил их. Но гораздо хуже было то, что он растерял свое мастерство.
Три года, в течение которых он почти не прикасался к кистям, не прошли бесследно. И к тому же он твердо знал, что к прежней манере теперь не вернется – она не может никого удовлетворить. Нужно искать новую, а это не так просто, когда за плечами уже чуть ли не шесть десятков лет! Да и красоту все понимают по-разному. Для Савонаролы это был дух, для новомодных живописцев – тело. А искать все-таки придется, ведь не умирать же с голоду. Голову неотступно сверлила мысль: а стоит ли тратить последние деньги, чтобы вновь открывать мастерскую, набирать учеников, если он и сам сейчас не знает, что и как писать? Да и вообще, найдутся ли люди, которые изъявят желание учиться у него?
Город тем временем жил своими заботами, стремясь хотя бы в малых размерах восстановить свое прежнее великолепие и могущество. Постепенно начали устраивать балы, запрещенные при Савонароле. Прежней роскоши на них, правда, не было, да и откуда ей было взяться: ведь драгоценности и платья из дорогих материй были уничтожены или проданы при «наместнике Христа». Можно было ожидать, что скоро понадобятся и картины – ведь прежние запреты, хоть и нерешительно, начали отменяться. Может быть, возвращение к прежней жизни пошло бы гораздо быстрее, если бы не приближался страшный 1500 год.
Собирающиеся иногда в доме Боттичелли друзья Симоне рассуждали о том, что принесет городу этот год. По их мнению, он не сулил ничего хорошего, особенно при таком папе, как Александр VI. Всем известен предосудительный образ жизни его, а особенно его незаконнорожденных детей – Чезаре и Лукреции Борджиа. Это отнюдь не тот праведник, который призван Богом спасти мир и человечество; истинного же спасителя они уничтожили собственными руками и еще жестоко поплатятся за это. Напрасно Сандро отказался подписать петицию в его защиту… Как будто что-нибудь от этого изменилось! Но окружение брата смотрит на него как на отступника. Оно озлоблено и вместе с тем испугано – теперь «плаксы» переживают то же, что пережили сторонники Медичи во время их разгулов, и боятся мести. Сейчас они говорят лишь о том, что Антихрист, которым они считают Александра, одержал верх, и злорадствуют по поводу того, что Флоренции придется заплатить за все свои грехи. В голове у Сандро сумбур: низвержение Савонаролы ясности не прибавило. Слухи о благословляющем жесте, сделанном сжигаемым монахом, не желают затихать. А что, если все они действительно совершили преступление? Как тогда оправдаться перед Божьим судом?
Он пытается убедить себя, что не его дело решать, кто прав, кто виноват, и судьба Савонаролы ни в коей мере не зависела от того, что он думал о введенных им порядках. Но все-таки ему как-то не по себе. Вопрос о том, был или не был доминиканец еретиком, не дает ему покоя. Сам он в этом не может разобраться, а Симоне и его друзья вряд ли помогут внести ясность. Волнует и другое: вновь в городе началась борьба за обогащение, теперь совершенно неприкрытая, лютая. Вновь дерутся за власть различные семейства, которых не страшат ни Божье наказание, ни людская молва. Все возвращается на круги своя. Порой ему кажется, что только ради этого нового обогащения и сбросили доминиканца, ради этого и ничего другого. Не так ли в свое время убили Христа?
Эти мысли не оставляли его, и он мало внимания уделял и городским, и даже собственным делам. Пришло какое-то опустошение. Что ему до всех тех интриг, о которых рассказывает ему Симоне? Городские власти всецело заняты тем, чтобы вернуть Флоренции Пизу, без этого не может быть восстановлено прежнее могущество города. Если не будет выхода к морю, можно спокойно поставить крест на всем светлом прошлом Флоренции: ей не подняться, она все время будет зависеть от чужой воли. А вернуть Пизу не так легко – против Венеция, что вполне понятно, против французский король Людовик XII, он претендует
