— Стволов, следовательно, не менее двух.
— Именно. Сходи-ка ты к Андрею Дмитриевичу и эксперту, пусть правую ручку у Цыгана посмотрят повнимательнее.
— Уже смотрели, Саня. Он стрелял.
— А пистолетика-то и нет. Забрал его более удачливый стрелок.
— Или стрелки, Саня.
— Вряд ли. Свиданка здесь, по-моему, была один на один.
— Или двое на одного.
— Слишком много выстрелов. Двое бы просто убили. В один выстрел или, в крайнем случае, в два. Двое против одного — это всегда запланированное убийство. Здесь — сначала разговор, а в результате разговора перестрелка. Дуэль, можно сказать.
— Ну да, — полусогласился Казарян. — Значит, Дантес в бега кинулся?
— У нас с тобой, Рома, пока только одно сомнительное утешение. К счастью, Цыган — не Пушкин.
— Ну что, место осматривать будешь?
— Зачем? Сережа это сделает лучше меня. Только мешать.
— А я все-таки гляну, — решил Казарян. — Осмотр закончим и в контору?
— Семеныча дождемся.
— Нужно ли? Полчаса — время, куда угодно и как угодно уйти можно. А орудовал или орудовали не мальчик или не мальчики. Его Верный про это уж знает наверняка.
Вот пусть Верный нам об этом и скажет.
— Идеальный вариант, но Верный, увы, говорить не умеет.
Девушка Мила и парень Валя с восхищенным недоумением слушали их треп. Казарян почувствовал их взгляды, обернулся:
— Ребятки, извините, но вам придется еще немножко подождать. Пока фары нужны, а как закончим, так вас сразу на машине по домам отправим.
— А мы что, больше не понадобимся? — с беспокойством спросил парень Валя.
— Не волнуйся. Еще надоест к нам ходить показания давать, — обрадовал парня Казарян и, захлопнув дверцу, пошел в свет. Смирнов уже сидел и смотрел, не видя, в ветровое стекло, где, как под театральными софитами, лежал труп.
…Семеныч с компанией ушел в два часа. Ровно в два тридцать они вернулись.
— Ну и как? — спросил Смирнов. Он даже из машины вылез, чтобы задать этот вопрос.
— А как? Да вот так! — раздраженно ответил Семеныч. — Минут на пятнадцать пораньше бы, и Верный наверняка бы его взял. Чуток не хватило. Он отсюда на Ново-Песчаную кинулся, пересек ее и в лесок до Песчаной. Как же, умный! Верного пробовал сбить, по Таракановке метров пятьдесят, дурак, шлепал. Но мы бережок в момент отработали и опять на след вышли. А он, мерзавец, к Окружной. Там след исчез с концами. Он за проходящий состав уцепился. Мы постояли, посмотрели, каждые пять минут, а то и меньше, состав.
— Ты говоришь — 'он'. А что, и в правду, он один был?
— Один, один! — уверенно отвечал Семеныч. — Верный как по нитке шел, без всяких отвлечений. Домой когда поедем? А то Верный сильно устал и нервничает.
Верный в подтверждение Семенычевых слов махнул хвостом и жалобно посмотрел на Смирнова.
— Мы пойдем? — спросила разрешения Мила.
— Подождите немного. Мы вас довезем.
— Так мы рядом живем, — разъяснил паренек Валя. — Мила — на Песчаной, а я — в Амбулаторном.
— Что ж, идите, — кивнул Смирнов. — Только адреса свои оставьте. У вас какие-нибудь документы при себе есть?
— У меня паспорт, — сказала Валя.
— Вот его и покажи Казаряну. Ну, бывайте. Еще увидимся.
Молодые доложились Казаряну и через любимый свой лаз отправились домой.
Кончили, слава богу. Смирнов глянул на часы. Два часа пятьдесят семь минут. По Чапаевскому выехали к Ленинградскому шоссе. Выезд на шоссе перегораживали два патрульных 'газика' военной автоинспекции.
— Включи сирену, — приказал Смирнов шоферу. Испуганный и пугающий вой огласил безмолвную Москву. 'Газики' стояли, и никакого намерения двигаться у них не было. Смирновский шофер злобно дал по тормозам.
Из ближнего 'газика' выбрался майор в походной форме и не торопясь двинулся к милицейским машинам. Подошел, опознал в Смирнове старшего, небрежно кинул ладонь к козырьку, представился и доложил:
— Майор Нечаев. Проезд по Ленинградскому шоссе временно закрыт.
— Майор Смирнов, — холодно отвечал Смирнов. — У меня дела чрезвычайной важности, связанные с раскрытием опасного преступления.
— Сейчас самые важные дела — у нас, — убежденно сказал майор Нечаев. В подтверждение его слов из 'газиков' выпрыгнули шестеро с автоматами и выстроились в линию. Против силы не попрешь.
Смирнов смотрел. Грузно и почти неслышно шли по шоссе бронетранспортеры. В каждом строго и неподвижно сидели солдаты в касках, держа автоматы на груди. Бронетранспортеры шли и шли, и не было им числа. В Москву входила Кантемировская дивизия. Наконец промелькнули две походные подвижные ремонтные мастерские, четыре санитарные машины, крытый грузовик и последний — 'газик' с флажком.
— Ну а теперь можно? — поинтересовался Смирнов.
— Еще десять минут, — безапелляционно отрубил майор Нечаев.
— Что же моего доктора проморгали? — насмешливо спросил Смирнов.
— Машины 'скорой помощи' и санитарные машины пропускаются беспрепятственно. По инструкции.
— А мы по инструкции, значит, через десять минут.
Майор Нечаев движением руки освободил часы от рукава.
— Через восемь.
— Что происходит? — решился наконец на главный вопрос Смирнов.
— Регулярные части введены в Москву для поддержания порядка, — четко и неясно ответил майор Нечаев.
— А мы порядок не поддерживаем? У нас, следовательно, беспорядки?
— Возможны беспорядки. — Нечаев еще раз козырнул и удалился к 'газикам', в которые уже рассаживалась грозная шестерка.
Ровно через семь минут две милицейские машины взобрались на Ленинградское шоссе и на всякий случай, не торопясь, покатили на Петровку. У площади Маяковского улица Горького была перекрыта, и им пришлось ехать не по привычному бульвару, а по Садовому кольцу, завернув с Каретного ряда.
Смирнов выбрался из 'Победы' и ощутил нечто необычное в ночном существовании МУРа. Он поднял голову и посмотрел вверх. Окна кабинета Самого ярко светились.
Удобно посещать начальство поздно ночью: ни безнадежной очереди сослуживцев, ни телефонных звонков, каждый из которых отодвигает радость встречи с любимым руководителем на несколько минут, но — главное — нет культурной и бдительной секретарши Веры, твердо знающей, кого пускать, а кого не пускать.
Распахнув по очереди две тяжелые двери (одна — в тамбур, другая прямо в кабинет), Смирнов очутился в кишкообразной резиденции главного своего начальника.
Главный его начальник, Сам, стоял на телефонном столике, придвинутом к дальней стене, и снимал с этой стены портрет в рамке из красного дерева.
— Здравствуйте, Иван Васильевич! — не по уставу поприветствовал его Смирнов.
Сам резко повернулся на смирновский голос, шаткий столик под ним зашатался, и поэтому портрет вырвался из рук и скользнул вниз. Грохнулся, но не упал — замер у стены. Был, так сказать, поставлен к стенке.
