– Это на меня-то плюешь?! – прохрипела Тузиха и вдруг завопила: – Бей её, лахудру!
Женщины не двинулись с места.
– Бей сама, коли невтерпёж, – сказал кто-то ядовито-насмешливо.
Тузиха рванулась вперёд, но тут же замерла на месте. В руке Завидовой сверкнула финка.
– Ещё шаг, и я распотрошу тебя, – решительно проговорила Маня.
Воинственный пыл Тузихи сразу остыл. Оглашая камеру похабной площадной бранью, она так и не отважилась приблизиться к Варе.
– Что, нарвалась? – посмеивались над ней женщины.
– Не я буду, коли не прикончу их обеих, – не унималась Тузиха, но чувствовалось, что никого не пугали её угрозы.
Симпатии арестанток были на стороне Завидовой, и в этом заключалось самое страшное для Тузихи: авторитет уходил от неё.
Узницы разошлись по своим местам. Постепенно угомонилась и Тузиха, хотя в глазах её всё ещё горело затаённое, но бессильное бешенство.
– Пойдёмте, Варвара Васильевна!
Завидова взяла Варю под руку и повела в угол камеры, где на нижних рядах находилось её место.
– Вот здесь, рядышком и устраивайтесь, – сказала она и кивнула в сторону Тузихи: – А на эту дуру плюньте. Я не таких обламывала.
В углу, рядом с окном, было сравнительно чисто. По соседству с Завидовой размещались две молодые девушки. Они потеснились, уступая место Варе. Маня дала ей свою подушку, одна из девушек предложила матрац.
– А Вы как же без матраца? – спросила Варя, тронутая такой заботой.
– Берите, берите, – настоятельно проговорила девушка. – У меня их два… одним обойдусь. Может, брезгуете, но на досках жёстко Вам будет.
Варя поблагодарила её и устроилась на узком, набитом соломой матраце.
И час, и другой пролежала она, предаваясь невесёлым думам. Перед глазами стояли дети, муж… Она понимала, как им будет тяжело, тоскливо без неё. Но всё же ей тяжелее. Они дома, вместе, на свободе. А она в этой страшной камере…
Варя обвела взглядом спавших женщин. Вряд ли у кого из них была семья. Вряд ли кто сокрушался там, на свободе, об их участи. Так, бесследно, они уйдут из жизни, отверженные и загубленные жертвы нужды. Варя чувствовала, что большинство из них смотрит на неё, как на человека из чужого и враждебного им мира. Злость и зависть пререполняли их, оттого что она не такая, как они, что у неё есть семья, что она опрятно одета и попала сюда не за убийство, не за воровство, не за проституцию. Сегодня они ещё мирятся с её присутствием, а завтра злость и зависть, возможно, заставят их наброситься на неё и разорвать. Так собаки частенько разрывают пришлую собачонку с чужого двора. И Варе захотелось избавиться от их общества. Пусть одиночество, пусть узкий каменный мешок, но только быть подальше от этих изуродованных жизнью и потому злых и завистливых существ.
– Чую, тяжело Вам, Варвара Васильевна, – сказала сочувственно Завидова, видя, как Варя лежит, уставившись раскрытыми глазами в потолок. – Вы бы заснули. Сон, он помогает забыться, думы мучительные отгоняет. Я завсегда, как невыносимо горько на душе становится, стараюсь спать. Иной раз хочется заснуть так, чтобы никогда не просыпаться. Надоело жить, и свобода не мила. На что мне солнце, небо синее на что, когда холодно на сердце и радости никакой?
Варя обернулась к ней, встретилась взглядом с её печальными серыми глазами.
– Нельзя так, Маня! Ты молода, тебе ещё жить и жить!
Завидова грустно усмехнулась.
– Зачем она мне, такая жизнь? Ну, выйду отсюда, а дальше что? Опять по рукам пойду. Вот нынче связалась с одним. В любви мне клялся. А сам ворюга, каких мало. Обокрал где-то квартиру, принёс мне нарядов разных и говорит: «Вот тебе, милашка моя ненаглядная, подарки. За любовь и за ласки твои»! В ту же ночь полиция ко мне нагрянула, обыск сделала, ну и угодила я за «подарки» возлюбленного сюда как воровка. А Вы говорите – жить! Для чего? Чтобы такой, как Тузиха, стать?
– А это страшилище боится тебя, – заметила Варя.
– Кабы не финка, то не боялась бы, – ответила Маня. – Через ту финку все меня тут остерегаются. Благо, что сам начальник тюрьмы снабдил меня ею.
– Неужели сам начальник? – не поверила Варя.
– Сам, – подтвердила Маня. – Ублажаю я его по ночам, приглянулась ему. Вот он и дал мне финку. Доноси не доноси, никто её не отберёт у меня. Боюсь только, ночью кто выкрадет, да меня и пырнёт той финкой под сердце. И такое бывает. А покуда она при мне – никого не боюсь, и Вас, Варвара Васильевна, никому в обиду не дам.
– Спасибо, Маня! – обняла её Варя.
– Уж какое тут спасибо, – вздохнула Завидова. – В долгу я перед Вами, Варвара Васильевна, за Выборгскую сторону. И от всего сердца совет Вам хочу дать: добивайтесь, чтоб перевели Вас отсюда. Покуда я с Вами рядышком, никто не тронет Вас, а как уйду на ночь к начальнику, всякое может с Вами статься. Придётся финку Вам оставлять…
– Не надо, – возразила Варя. – Беды не оберешься с ней.
Под вечер Завидову вызвали к начальнику тюрьмы. Уходя, она сказала во всеуслышанье:
– Варвару Васильевну не трогать. Кто обидит её – тому несдобровать. Памятью матери моей клянусь – кишки обидчице выпущу. – И, взглянув на Тузиху, добавила: – Особливо тебе, Клавдия, говорю про то.
