железнодорожники Сибири не сумеют справиться с поставленными перед ними задачами. Об этом не может быть и речи! Так прямо и напечатайте в газете.
Голос народного комиссара зазвучал еще более твердо и уверенно:
— Мы безусловно справимся, мы вывезем отсюда и семена, и продовольствие. И вместе с тем будем учиться на своих ошибках, чтобы больше их не повторять.
Когда сотрудник редакции ушел, Дзержинский показал Благонравову сообщение из Новониколаевска о том, что Грунин заболел и слег в постель. Температура высокая, возможно тиф.
— Меня очень беспокоит болезнь Грунина, — озабоченно заметил Феликс Эдмундович. — Я вчера телеграфировал Павлуновскому, попросил его обеспечить уход и лечение, срочно передать мне диагноз врача. Но ответа все нет и нет…
— А по какому адресу вы послали телеграмму?
— Новониколаевск, Полномочное представительство ВЧК.
— В представительстве почти никого не осталось, Феликс Эдмундович. Когда вы назначили Павлуновского руководителем сибирской «Пятерки по содействию транспорту», он переселился в помещение Сибревкома. Большинство ответственных чекистов тоже отсутствует — по вашему указанию они выехали продвигать хлебные маршруты. Телеграмму лучше бы направить в линейную транспортную ЧК Иванову для срочной передачи Павлуновскому. Это будет куда вернее.
— Хорошо. Тогда подождите, Георгий Иванович. Я напишу несколько слов, а вам все равно проходить мимо телеграфа — сдадите.
Выйдя из вагона, Благонравов прочитал строки, торопливо написанные наркомом:
«Н. Николаевск ЛТЧК Иванову
для немедленной передачи ППВЧК Павлуновскому.
Болезнь Грунина сильно нас беспокоит. Прошу всесторонне выяснить с врачом необходимо ли оставить лечиться в Н. Николаевске или лучше и возможно ли увезти в Москву.
Прошу обеспечить постоянной врачебной помощью и уходом. Все издержки покрыть из моей кассы. Если потребуется, пришлю деньги. Прошу срочного ответа.
С любовью подумал Благонравов о Феликсе Эдмундовиче, которого он обожал и на которого старался походить даже внешним обликом. Чекисты-транспортники добродушно улыбались, подметив эту слабость своего начальника, носившего такую же кавалерийскую шинель, как Дзержинский, такую же солдатскую гимнастерку, подпоясанную широким ремнем, и брюки, заправленные в сапоги. Даже бородку он отрастил себе клинышком «под Дзержинского».
Телеграмма, проникнутая искренней тревогой за судьбу одного из сотрудников экспедиции, глубоко тронула Благонравова, вовсе не страдавшего излишней чувствительностью.
В салон вагона наркома вошли два инженера экспедиции, временно назначенные на руководящие должности в управление округа вместо снятых с работы саботажников и бездельников. По их озабоченным лицам Дзержинский понял — положение на дорогах ухудшилось. Сразу задал вопрос:
— Сколько продовольствия передали вчера в Центр?
— За вчерашние сутки поставили рекорд — 130 вагонов, а вот ночью пришла беда — снова забушевали бураны, — со вздохом ответил инженер с седыми усами, исполняющий обязанности начальника эксплуатационного отдела округа.
— Где именно?
— Парализованы самые хлебные линии — Южно-Сибирская и Алтайская.
— Вы же мне вчера докладывали, что перегон Кулунда — Славгород очищен от снега.
— Был очищен, а к вечеру снова все замело. Высота заносов доходит до трех сажен. Ряд станций и многие поезда засыпаны почти до крыш. Ветер ежеминутно меняет направление и временами буран переходит в ураган… На Алтайской сорваны крыши с нескольких станционных зданий и выбиты оконные рамы. Был случай, когда из рук четырех человек ветер вырвал снеговые щиты и перебросил их на другую сторону выемки.
Второй инженер, исполняющий обязанности заместителя начальника округа, добавил:
— Занесены пути на Кольчугинской линии и в Анжеро-Судженске. К тому же там стоит 25-градусный мороз. Прекратилось движение на перегоне Тайга — Мариинск.
— А как на западном направлении главного хода? — взволнованно спросил Дзержинский.
— Впереди продовольственных маршрутов идут снегоочистители, — сообщил начальник отдела эксплуатации, — и движение, хоть и с перебоями, все же поддерживается. Но… — инженер замялся, — главная опасность в другом…
— В чем?
— Наши линейные отделы, и в первую очередь Омский, теперь отрезаны от угольных месторождений. Запасов нет и топлива хватит на сутки, не больше. Нечем будет экипировать паровозы не только под поезда, но даже под снегоочистители, а это — самое страшное…
Инженер не договорил. Народный комиссар сразу понял всю трагичность создавшегося положения. «Грозит полная катастрофа, — мелькнула мысль. — Если станут снегоочистители, тогда некому будет пробить путь к шахтам и прекратится поступление угля. Круг несчастий замкнется и Транссибирская магистраль замрет надолго…».
От гнетущих раздумий глубже пролегли морщины на лице Дзержинского, в уголках рта появились горестные складки и казались еще более запавшими усталые глаза.
Пристально глядя на старого специалиста, он произнес:
— Вы считаете, если нам и удастся отстоять от метелей главный ход магистрали, то ему все равно грозит паралич из-за отсутствия топлива?
Начальник отдела эксплуатации кивнул головой.
— Какой же выход из положения? — взволнованно спросил Дзержинский и тут же, не дожидаясь ответа, жестко добавил: — Мне говорили, в старом министерстве вы очень искусно командовали движением поездов…
Округлое, с болезненной пухлостью лицо инженера вытянулось. Слова наркома задели его за живое. Оправившись от замешательства, он тихо сказал:
— Есть у меня предложение, но не могу решиться, вряд ли вы согласитесь с ним, но другого выхода я не вижу…
— Говорите!
— Я бы временно задержал на станциях все продовольственные маршруты и продвигал бы одни только угольные. У нас много топлива находится в пути, на колесах…
— Прекратить движение хлебных поездов? — медленно с тяжелым чувством переспросил Дзержинский.
Старый инженер удрученно молчал. Молчал и нарком, не ожидая ответа на свой вопрос, который, в действительности, он задавал самому себе. Мучительно переживал он свое бессилие перед стихией, которая внезапно, несколькими ударами разрушила с таким трудом налаженные перевозки зерна и мяса из Сибири. Вчера добились 130 вагонов в сутки, а сегодня?.. А что будет завтра, послезавтра? И это в то время, когда там с нетерпением ждут каждый вагон, каждый пуд, каждый фунт хлеба… Что же делать? — напряженно думал он. Лихорадочная тревога обостряла все его мысли. Проталкивать сначала уголь и снабжать все депо? Получив топливо, паровозы возьмут продовольственные маршруты. Одновременно пробиваться к угольным районам. Тактика движения поездов такая — впереди снегоочистители, за ними уголь, а лишь потом хлеб. Очень печально, но ничего не поделаешь… Что я могу противопоставить знаниям и опыту крупного специалиста? Вероятно, его предложение — единственный выход.
И Дзержинский прервал длительное и тягостное молчание, царившее в салоне вагона:
— Да, видимо вы правы. Быть может, мои слова о вашей работе в старом министерстве прозвучали упреком. Но это вырвалось у меня в состоянии возбуждения. Я вовсе не хотел сказать что-то обидное… Ну что ж, наметим план действий, — обратился Дзержинский к присутствующим.
