— Куда это? — спросил Марков.
— Я еду к представителю ВЧК Русанову. Он получил телеграмму для срочной передачи лично мне… От кого она может быть? Если от Емшанова, то прибыла бы по железнодорожному телеграфу… Ну, я пошел. После обеда продолжим разговор. Твои предложения представляют интерес…
Получив депешу, Фомин направился не в управление дороги, а в свой служебный вагон, стоявший в тупике Ростовского вокзала. Телеграмма от Ленина взволновала его, надо было побыть одному, подумать над ответом Владимиру Ильичу. В вагоне он снова перечитал ее текст:
«В Цека решили назначить наркомом путей т.
Фомин был тронут тем, что Владимир Ильич посчитал нужным сообщить ему о предстоящем назначении нового наркома, просил прислать отзыв о составе коллегии, свои соображения… Конечно, назначение Дзержинского наркомом можно только приветствовать. Фомин хорошо знал Феликса Эдмундовича еще с 1918 года по совместной работе в коллегии ВЧК. Здесь особенно ярко проявились личные качества Дзержинского — железная воля, настойчивость, деловитость, выдающиеся организаторские способности.
Правда, Феликсу Эдмундовичу очень трудно придется на посту наркома путей сообщения… Сумеет ли его рука, искусно разящая мечом революции врагов Советской власти, так же искусно оперировать рычагами огромного, к тому же до предела изношенного механизма, управляющего движением поездов на бескрайних просторах страны? Бесспорно, как партийный и государственный деятель Дзержинский стоит намного выше прежних наркомов путей сообщения. Всех их лично знал и со всеми встречался Фомин… И вот, наконец, назначен близкий соратник Ленина — Феликс Эдмундович Дзержинский. Можно только приветствовать это назначение!
Фомин обмакнул перо в чернила и написал Ленину, что намеченный состав коллегии считает удачным и от себя предложил еще одну кандидатуру.
Когда вечером Фомин пришел к Маркову, тот, не скрывая своего любопытства, спросил:
— Василий Васильевич, от кого телеграмма?
— От Ленина.
— От Ленина? — удивился Марков. — По какому вопросу?
— Единственное, что могу тебе по секрету сообщить, это то, что у нас будет новый нарком.
— Новый нарком? Кто же?
— Извини, но пока еще нет постановления…
— Василий Васильевич! Ты только намекни, я сам догадаюсь.
— Нет, эта кандидатура тебе в голову не придет… Скажу лишь, очень авторитетный руководитель и пользуется всеобщим уважением…
— Спасибо Владимиру Ильичу! Давно мы ждем такого наркома. Теперь нам будет легче работать.
— Как тебе сказать? — задумчиво произнес Фомин. — И легче и тяжелее. Легче, потому что во главе транспорта станет большой государственный и партийный деятель, человек очень волевой, с большим кругозором и смелой инициативой. А тяжелее, потому, что сам он огнем горит на работе, беспощаден к себе и очень требователен к другим. Значит, всем нам надо будет равняться на него и работать с еще большим напряжением сил, чем теперь…
15 апреля 1921 года огромное здание Наркомата путей сообщения напоминало растревоженный улей. Сотрудники оживленно комментировали вывешенный за подписью Ф. Дзержинского приказ о том, что он «сего числа вступил в исполнение обязанностей народного комиссара путей сообщения». Все уже знали, что постановлением Президиума ВЦИК Феликс Эдмундович оставлен «во всех занимаемых им должностях». Шутка ли сказать — сам председатель ВЧК будет отныне руководить их наркоматом.
В кабинете Борисова, начальника Главного управления путей сообщения, собралось несколько руководящих «спецов», как тогда сокращенно называли специалистов. В свое время все они состояли высокопоставленными чиновниками старого министерства, имели чины тайных и статских советников и были связаны между собой давним знакомством. Они больше других опасались, что приход Дзержинского на транспорт может отразиться на их личной судьбе.
Резче других высказывался старичок маленького роста с седой бородкой и злыми глазками, сверкавшими из-под стекол очков в золоченой оправе. Это был Чеховский, начальник Управления связи и электротехники.
— Пока не поздно, подавайте в отставку, господа, — говорил он. — Лучше ваксой торговать на Сухаревском рынке, чем томиться за решеткой ЧК. Нам все равно житья не будет. Вот у меня, скажем, оборвет буря провода на каком-нибудь направлении или откажут изношенные телеграфные аппараты — связь прекратится и… пожалуйте в кутузку!
— Я думаю, что вы несколько сгущаете краски, — заметил начальник Управления железных дорог, — хотя, с другой стороны, имеются основания и для беспокойства. Назначение Дзержинского я рассматриваю, как усиление административного нажима на специалистов.
Молчавший до сих пор Борисов медленно отпил несколько глотков из стоявшего перед ним стакана чаю и задумчиво произнес:
— Лично я не настроен пессимистически. Конечно, вас пугает имя Дзержинского, но должен сказать, что у меня осталось совсем другое впечатление от разговора с ним…
— Как? Разве вы уже были под арестом? — воскликнул Чеховский.
— Я не был арестован, хотя думал, что арестован… Непонятно? Могу объяснить, но это довольно длинная история.
— К сожалению, она представляет для нас животрепещущий интерес, — с горькой иронией заметил Чеховский. — Расскажите, пожалуйста, Иван Николаевич…
— Вы все знаете, — начал Борисов, — что в старом министерстве я долго служил начальником Управления железных дорог, а затем занимал должность товарища министра. [3] После Февральской революции, как вы помните, началась ожесточенная грызня за высокие должности. Положением железных дорог, которые уже тогда находились в тяжелейшем состоянии, по существу никто не интересовался… Кругом интриги, подсиживания… Противно мне стало и я подал прошение об отставке. Ее охотно приняли, а меня «сдали в архив» — назначили почетным председателем Комиссии по новым дорогам. Потом в 1918 году весьма тихо и незаметно служил я в Комитете государственных сооружений. И тут черт меня попутал… Впрочем, извините, не хочется дальше рассказывать…
— Договаривайте, Иван Николаевич. Как же вы все-таки в ЧК попали?
— Дело обстояло так. Помнится, было это после покушения на Ленина. Моя жена как-то вечером приходит с Сухаревского рынка, она там меняла вещи на продукты, и взволнованно говорит: «Слышала я от одного профессора, что не сегодня, так завтра всех бывших генералов, князей, графов, крупных чиновников арестуют, а потом сортировать будут — кого под расстрел, кого на каторгу… А ты путейский генерал, имел чин тайного советника, был заместителем министра…». Я ей возражаю, тут, говорю, что-то не так, не могут же всех под одну гребенку стричь — и виновных, и невиновных… А она свое твердит: «Поезжай к своей сестре в Киев. Там тебя никто не знает. Пересидишь смутное время…».
Борисов замолчал.
— Ну и вы уехали? — спросил начальник Управления железных дорог.
— Неловко признаться, но жена уговорила меня. Уехал я в Киев, жил у сестры на Жилянской улице. Чувствовал себя прескверно — без дела, без хлебной карточки в такое голодное время. Подолгу не было писем от жены, волновался, очень сожалел, что уехал. Однако вернуться боялся…
— И правильно, — подтвердил Чеховский.
