помойке мебель. Господи, а запах!
Зашумела под окном машина: Казарян загонял прямо во двор.
— Пойдемте, граждане, — буднично сказал Александр.
— А я-то зачем? — Спросил Кащей.
— Для порядка, — ответил Александр, и все трое спустились по лестнице.
Кащей и гражданин привычно направились к распахнутым дверцам «воронка».
— Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, — предложил Александр и оглядел двор. — В кащеевский сарай вы его не поставили, не дураки, в чужие — опасно, под замками они, да и заметить могут, за поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка собачью будку.
Казарян поднатужился и перевернул конуру. Под ней обнаружился старый фибровый чемодан.
Смирнов поднялся в кабинет. За ним, как привязанный, плелся Казарян.
— У тебя что, дел нет? — спросил Александр, усаживаясь. Роман сел напротив, устало растер ладонями лицо.
— Саня, расскажи, как ты это сделал?
— Ты же видел.
— Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет?
— Все примитивно, Рома, как обезьянья задница.
— Не прибедняйся. Ты — великий сыщик, Саня.
Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал:
— Я — бывшая шпана, Роман, с московской окраины. Я такой же, как они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру, чтобы представить, как могут действовать. Когда я увидел до капли выжатый графинчик, то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так выпить на работе профессионал себе не позволит. А то, что в квартире писателя действовал профессионал, понятно с первого взгляда. На скачок, Рома, он пошел непохмеленным, с нервишками врастопырку, — такого тоже просто так не бывает. Значит, вчера пропил все до копейки. Квартира без наводки тоже выбрана безошибочно. Следовательно, или местный, или очень хорошо знает этот район.
И вот он собирает вещички и выходит с чемоданом. Денег по-прежнему нет, а душа горит, писательские сто граммов ему — как слону дробинка. На что выпить? Надо реализовать взятое по мелочам. У Белорусского вокзала — суета, народу полно, товар спокойно не предложишь, да и милиция там постоянно. Беговая — слишком близко. Лучшее место — пивная на аллеях, к тому же известно, что Дуська по-тихому принимает товарец. Нешумно, народу мало, подходы хорошо просматриваются, чуть что — можно задним ходом уйти в Эльдорадовские переулки, где его не найдешь. И он туда отправился. А потом отправились и мы.
— Железная логика! — восхитился Казарян.
— Логика, Рома, появилась задним числом. Сейчас, когда я вслух рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все.
— Завидую, Саня.
— А я — тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет труднее, чем мне. Хоть и путался ты с приблатненными, но ты — интеллигентный, воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Мыслишь глубже, остроумней, масштабнее. Со временем будешь моим начальником.
Теперь засмеялся Казарян.
— Что ржешь, будущий начальник?
— Потому что смешно. Зря жалуешься на несовершенство своего мыслительного аппарата.
Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.
— Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, — официально сообщил Сам.
— Деньгами бы, — помечтал вслух Казарян.
Сам покосился на него грозно. Но было хорошее настроение, проворчал только:
— Чего, как штыки, торчите? Садитесь! — и тоже сел. — Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты — герой нашего времени. Приятно?
— Приятно, — вяло подтвердил Смирнов.
— Казарян, ты у нас — самый образованный. Читал что-нибудь из того, что этот писатель насочинил?
— Читал.
— Ну и как?
— На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.
— Злободневно, — неопределенно отозвался Сам. — Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.
Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился, спросил с опаской:
— Что смеешься?
— Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!
— Наглец ты и зубоскал, Казарян.
— Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар, — воспользовался Смирнов непринужденной обстановкой. — Можно?
— Это почему? — недовольно осведомился Сам — любил, чтобы все были под рукой.
— В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.
— Ну, давай. — Сам поднялся. — Еще раз спасибо, ребята, что муровскую марку высоко держите.
В восемь часов вечера они встретились у метро «Сокол» и пошли к Ивану Павловичу.
Квартиру эту, на улице Левитана, Иван Павлович получил год назад. Получил, конечно, он, но выбила ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю Московского комитета партии Никите Хрущеву. Писем по жилищному вопросу — гневных, и рыдающих, и льстивых — Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам их читал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился лично, потому что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.
Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство — Иван Палыч, Алевтина Евгеньевна и Алик — переехало по новому адресу в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларисиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей — был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмотки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали как стилягу на комсомольском собрании.
Они повернули направо, к Песчаной улице. Перешли по мостику реку Таракановку, миновали знаменитый Колесовский сиреневый сад.
— Сколько ты отца моего не видал?
— Полгода, Алька, — виновато признался Александр.
— Ты старика не пугайся, Саня. Он очень изменился.
— Господи, почему так? Он же был здоров, как бык!
— Не трави душу, Саня. Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Ведь все понимает.
Пришли. Перед Дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и взглянул на Альку. Тот кивнул — порядок.
Иван Павлович, маленький, сухонький, полулежал на диване и улыбался им. Рядом валялись очки и, переплетом вверх, раскрытая книга «Петр Первый».
— Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр. — Иван Павлович осторожно поднялся. В новых светлых брюках, в бежевом пуловере модной грубой вязки, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и
