диктует экономический императив, поскольку ни один из членов СНГ в отдельности, не исключая Россию с ее почти 150-миллионным населением, не располагает размерами рынка, достаточными для сбыта своей наукоемкой продукции, не только для обновления, но и сохранения промышленного потенциала. Не ждут местных товаров, кроме сырьевых, и надежные внешние рынки. При этом каждая из евразийских стран лишена достойной обсуждения вероятности быть принятой в любой из существующих или складывающихся политико-экономических блоков (согласно опросам семидесяти квалифицированных европейских экспертов, за 10 лет после падения Берлинской стены значительно снизилась эйфория по поводу возможностей расширения Евросоюза [211]). Тогда преференционный обмен внутри СНГ оказывается тривиальным условием выживания ныне и единственно возможной стартовой площадкой для экспортной экспансии впоследствии. 300 миллионов населения СНГ, похоже, есть минимальный порог для достижения общей конкурентоспособности, попадания в 'высшую лигу' современного мира. Не иначе обстоит и с военной безопасностью (сохранением и развитием оборонных технологий), с международным политическим весом, от которого реально зависят те же правила международной экономической игры. Состояние культурной сферы, в свою очередь, пребывает в тесной корреляции с тиражами, количеством зрителей, слушателей. Наряду с подобными 'отрицательными' условиями упоминают и 'позитивные': предшествующие столетия совместной жизни выработали сходные общественные стереотипы – с одной стороны, сближающие новые суверенные государства друг с другом, с другой, контрастно отличающие их от внешних соседей. Играет на руку даже сама география – общая зажатость между иноцивилизационными компактной Европой, динамичным Китаем, нестабильным исламским миром. Не сбрасывается со счетов и фактор подражания: образцы ЕС, НАФТА производят должное впечатление, которому со временем предстоит лишь усиливаться. Третья часть политологов, исходя из наличного на текущий момент положения в СНГ, высказывается скептически – например, директор Федерального института по изучению Восточной Европы из Кельна Х.Тиммерман [442].
В наши задачи не входит включаться в подобное обсуждение, в котором аргументы различной валентности сплетены как в гордиевом узле. В настоящем контексте становится куда более значимым факт живого интереса населения СНГ к проблеме, а также то, что на волне демократизации, восприятия нынешнего состояния как переходного рождается тот самый коллективный политический актор, активный политический субъект, о котором недавно шла речь. В складывающуюся 'объективную' политическую реальность встроен дееспособный 'субъект', и формирование тетрарной структуры на данном пространстве тогда в конце концов неизбежно. Евразийскому населению есть и кому подражать: кватерниорности вне СНГ, своему собственному прошлому, ибо за 70 лет СССР указанный стереотип буквально 'въелся' в коллективное сознание и отказ от коммунизма – это отказ лишь от одной конкретной разновидности, а не от логического паттерна вообще, значительно более широкого по значению. Поэтому по окончании кризиса идентичности ответ на вопрос 'кто мы и что' волей-неволей обопрется на тот же рационально-бессознательный, логико-числовой фундамент. 'Собирание земель' в таком случае дело не только России, и вопрос вовсе не в 'империализме' (русском или восточно-славянском)(18) – без 'собирания' в конечном счете не удастся добиться идентичности никому, и, значит, поиск будет продолжаться, пока не будет достигнуто устойчивое, самосогласованное состояние.
Кто или что в состоянии этому помешать? Хаос в душах, умах (главный враг не только отдельных людей, но и народов – они сами)? – Он рано или поздно заканчивается. Могущественные внешние силы? – Но и сами они проникнуты тетрарным стереотипом, так, в частности, идентичность 'индустриального Севера' базируется на той же структуре, требующей наличия (воссоздания) на евразийских просторах полноценного геополитического элемента (об этом шла уже речь). Единственное, что, не нарушая данный паттерн, могло бы послужить адекватной заменой интеграции СНГ, – это укрепление России в отдельности при маргинализации остальных. Но это, мягко говоря, нонсенс, ибо сильная Россия тем более добилась бы того, в чем нуждается ее рациональное бессознательное, и подъем России – автоматически подъем СНГ в целом (экономический, политический или культурный – всего того, что обеспечивает 'значительность' четвертого элемента). Запад, не перестав быть таковым, ни логически, ни психологически не в состоянии долго обходиться без весомой России, СНГ – в каком бы виде последние ни представали: вирулентном и/или в ипостаси партнера. Способен ли Запад в обозримый период отказаться от своего самосознания в форме 'богатого Севера', и значит, М = 4 ? Насколько актуален механизм рационального бессознательного в образованных странах, насколько их население принимает существенное участие в политике (демократия), настолько можно быть уверенным в высказанных прогнозах, ибо это даже не прогнозы, а элементарный анализ констелляции реалий общественного сознания, его внутренней логики.
Обсуждение ситуации в СНГ еще не завершено. Ранее указывалось, что работоспособность СНГ как структурированной системы опирается на семантическое равноправие всех ее основных элементов: России, Украины, Беларуси, Средней Азии и Кавказа. Это, в частности, означает преодоление стереотипного представления о России как о метрополии – так как, независимо от того, насколько подобный стереотип отвечает современным фактическим реалиям, он тавтологически актуален в качестве компонента общественного сознания: как частично в самой России, так и в постсоветских национальных республиках. В таком случае 'парад суверенитетов' играет не только деструктивную для интеграции, но и конструктивную роль, поскольку избавляет от укоренившихся предрассудков, расчищая почву для надлежащего будущего. При этом наиболее важной, похоже, оказывается модель отношений между Россией и Украиной – как вследствие места, занимаемого славянской тройкой в системе СНГ, так и из-за того, что названная модель становится своего рода 'пробным камнем', олицетворением – pars pro toto, часть вместо целого – отношений России с остальными членами СНГ.(19)
Отнюдь не случайно, конечно, именно Украине выпадает подобная роль. По европейским меркам весьма крупное, 50-милионное государство, второе по величине в СНГ, лишь Украина в состоянии противостоять реальным или мнимым 'имперским' поползновениям России, т.е. послужить материальным залогом новых – блоковых, а не унитарных – политических отношений внутри СНГ. Поэтому несмотря на то, что большинство украинского населения 'русифицировано' и националистические антироссийские настроения свойственны лишь меньшинству (в основном в западной части), в переходный период Украина занимает подчеркнуто 'самостийную' позицию. Определенный вклад привносят, разумеется, и постсоциалистические иллюзии о волшебной палочке Запада и, значит, выгодности разрушения евразийской 'империи' – сквозь подобный розовый период проходят все постсоветские страны, не исключая России. Этот этап оказывается неизбежно транзитным и исторически недолгим, т.к. вскоре с очевидностью выясняется, что идти навстречу паразитическим настроениям в широких масштабах богатый Запад не готов и внутренние проблемы необходимо решать за счет прежде всего собственных ресурсов – экономических, политических.(20) Как бы там ни было, нас интересуют не акциденциальные, преходящие обстоятельства, а логика СНГ. В этом случае Украине, я бы сказал естественно, принадлежит роль залога 'неимпериалистичности' СНГ, роль знаменосца и гаранта суверенитетов.
Очень многое из происходящего ныне обязано складывающейся структуре СНГ, но это потребовало бы слишком обстоятельного обсуждения. При этом любопытно, что даже на переходном этапе возникают монтажные варианты, напоминающие о силе числовых паттернов. Не дожидаясь изменения позиции Украины, несколько стран СНГ прокладывают более скоростную дорогу к интеграции: Россия, Беларусь, Казахстан, Киргизстан заключают в 1996 г. Таможенный союз, М = 4.(21) В свою очередь, Украина, возглавляя партию 'скептиков', формирует в рамках СНГ самостоятельную подсистему, заключив вместе с Грузией, Азербайджаном, Молдовой договор о более тесном сотрудничестве – ГУАМ [18], т.е. воспроизводит тот же самый паттерн.(22) Хотя, по справедливому замечанию Ив. Ильина, одинаковые цели, интересы еще не означают общих целей и интересов [138, с. 39], но первые являются необходимой предпосылкой вторых и мы фиксируем именно сходство, инвариантность структур.
Поскольку наша книга – не чисто политологическая (пока мы работаем, оставаясь в рамках единственного частного математического метода), не станем высказывать предположений, что конкретно может представлять из себя будущее СНГ. Сошлемся лишь, как на один из вариантов, на мнение директора Центра Восток – Запад университета имени братьев Дьюк и старшего научного сотрудника Brooking Institution Джерри Ф.Хау, опубликованное в русскоязычной 'Нью-Йорк таймс' за июль 6 – 19, 1993 в статье 'Ключ от нефтяной скважины': СНГ, по всей видимости, ожидает судьба мягкой конфедерации (на манер ЕС), или конфедерации со свободной структурой.
Я отдаю себе полный отчет в том, что предложенный концептуальный подход столкнется с серьезными возражениями, в том числе методологическими. Прежде всего, на каких предпосылках базируется уверенность, что столь многофакторно сложные, преисполненные противоречий
