Разве это не логические операции?(12) В последующих классах удельный вес математики и других точных дисциплин не снижается.
Как сказываются столетия и даже тысячелетия изучения в школах одной и той же арифметики, геометрии, статики? Изменялись все другие науки, рождались и гибли государства, империи, менялись идеологии, даже религии, а в этом – за исключением косметических модификаций, форм подач – все оставалось практически тем же. 'Люди боятся времени, а время боится пирамид'? – Но не идет ли в данном случае речь о материале еще более прочном, чем каменные блоки циклопических сооружений? Разные страны и века изучают разные языки, вдохновляются разными художественными произведениями, исповедуют разные же конфессии, но в одном мы неизменно едины и постоянны: в своей верности фундаментальным логическим началам. Если разум порой и впадает в сон, то, пробудившись, возвращается к прежней тропе. Модернистское общество – посредством тотального образования – еще более приобщилось к фактору старо-рационального.
Как сказался воплотившийся проект Просвещения на жизни общества и культуры? – Удельный вес элементарно-логических единиц резко возрос. Примеры техники и экономики тривиальны. Об изменениях в самих точных науках речь пойдет в разделе 1.1. Но и в областях, на первый взгляд, далеких от математики, накапливаются сходные явления. Так, русские футуристы, включая В.Хлебникова, прибегают к разложению и рекомбинации слова. Кубисты, в лице, скажем, Пикассо, представляют реальные фигуры в виде совокупности правильных геометрических тел. Супрематист К.Малевич рисует 'Черный квадрат', который, по признанию столпов Баухауса, дает толчок новой архитектуре, конструктивизму. Пуантилисты разлагают игру цветовых рефлексов на элементарные компоненты. Толкуя о новом искусстве, Василий Кандинский объяснял 'нашу внутреннюю родственность с примитивами', т.е. 'стремление к целям, которые в главном основании уже преследовались, но позже были позабыты', не столько внешним – бессмысленным и пустым – подражанием, сколько типологическим сходством нынешнего момента с ситуацией первых, первобытных художников [146]. В общественных науках протекают аналогичные процессы, и никого уже не возмущает, когда, скажем, историк Ф.Бродель, политологи И.Валлерстайн, С.Роккан закладывают в основание своих концепций элементарные логико-геометрические схемы. Читатель, если хочет, может вспомнить и эскапады К.Леонтьева против того, что наступающая эпоха необратимо утрачивает 'цветущую сложность' прежней культуры и общественного устройства, на смену которой приходит Молох профанного, с его точки зрения, упрощения и 'механического смешения' [181]. Мы принялись вздыхать о 'естественности' и 'органичности' в контексте расширяющегося индустриального общества, когда 'игра' уже была сделана; при этом, скажем, 'зеленые' заказывают компьютерные расчеты последствий промышленных выбросов. Ностальгия о старом – составной элемент современной рациональности.
Не раз упоминавшиеся в эпистемологическом плане аналитическая психология и этнология (антропология) также не чужды сходным тенденциям. Одна из излюбленных категорий первой – 'комплекс' – заимствована из точных наук, а архетип К.Юнг сравнивал с системой осей кристалла, которая преформирует кристалл в растворе, будучи неким невещественным полем, распределяющим частицы вещества [391, с. 14]. Немецкие издатели Леви-Строса, ссылаясь на Ноймана, подчеркивали в примечании, что определение социальных структур должно быть настолько строгим, исчерпывающим и простым, чтобы сделать возможным математическое обращение [434, S. 645-646]. При этом сам Леви-Строс: 'Модели могут быть осознанными или неосознанными, в зависимости от плоскости, в которой они выполняют свою функцию' [idem, S. 647]. Вслед за двумя названными течениями, мы обращаем внимание на фактор бессознательности, типологическую 'архаичность', а также 'математикообразность'. Единственное, что хотелось бы изменить, – это радикально переставить акценты, перенести центр тяжести на рациональный ингредиент в его собственном виде, по крайней мере применительно к проекциям на современность. Тем самым речь идет об усилиях, направленных на то, чтобы, не пренебрегая упомянутыми важными открытиями ХХ в., все же вернуть примат строгого дискурса над условно-художественной образностью, вера в осуществимость чего, возможно, и является эндонаучной утопией, но служить сразу двум господам опасней вдвойне. Так, действительно ли удается объяснить, что происходит или происходило с политическими сообществами с помощью заимствования из психоанализа-психиатрии приема постановки диагнозов: истеричность, мистический шаманизм, 'демонизм' Гитлера [237], паранойя Сталина, бестиальность, 'одержимость' немцев и русских [там же, с. 364], шизофреничность или невротичность современного социума? Не суть ли подобная диверсификация, несмотря на ее неоспоримо 'завораживающий' эффект, не более чем 'алхимическое' называние, псевдообъяснение, неизбежно заканчивающееся тупиком? Напротив, обратный процесс – 'математизация', как мы только что видели, вполне аутентична тем же психоанализу и этнологии.
Не менее знаменательны с данной точки зрения и изменения в языке, который можно рассматривать с двух позиций – как непосредственно формирующий фактор и под знаком психоанализа: определенные слова и выражения суть значимые 'проговорки', свидетельствующие о стоящей за ними 'скрытой' реальности. Но прежде чем начать настоящий пассаж, целесообразно еще раз расширить актуальную сферу элементарно-рационального. Ведь в школе мы изучаем не только математику, но и физику, химию, построенные на аналогичных началах.(13) Поэтому дальнейшее изложение пойдет с учетом и такой информации.
В качестве эпиграфа к знаменитой книге Виктора Клемперера 'Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога' [155] избраны слова Франца Розенцвейга 'Язык – это больше, чем кровь', и рефреном в ней звучит дистих Ф.Шиллера 'язык сочиняет и мыслит за тебя'.(14) По поводу широкого использования глагола 'aufziehen' в нацистской пропаганде Клемперер отмечает: 'Здесь проступает одно из внутренних противоречий LTI (15): подчеркивая всюду органическое начало, он ‹LTI›, тем не менее наводнен выражениями, взятыми из механики, причем без всякого чувства стилевого разрыва'.
С начала ХХ столетия во всех культурных языках возрастает количество технических терминов, соответствующей лексикой захлестываются и весьма далекие от техники сектора. Несмотря на то, что, согласно Клемпереру, 'рациональная систематизация им ‹нацистам› была чужда и они подсматривали тайны у органического мира' [с. 128], тот же процесс не обошел стороной и Германию, где после 1933 г. состоялся настоящий прорыв в упомянутом направлении [с. 197].
К означенной теме имеет непосредственное отношение и повсеместное наступление с начала ХХ в. неологизмов и аббревиатур. На стр. 116-118 В.Клемперер приводит некоторые из них: Knif (= kommt nicht in Frage, об этом не может быть и речи, это невозможно), Kaknif (= kommt auf keinen Fall in Frage, об этом ни в коем случае не может быть речи, это абсолютно невозможно), Hersta der Wigru (= Herstellungsanweisung der Wirtschaftsgruppe, технические условия хозяйственной группы. Выражение из экономического словаря), вероисповедная формула BLUBO (= Blut und Boden, кровь и почва), последовательность Lastwagen – Laster – LKW (с. 290-291, речь идет о грузовике.(16)) Русские ЖЭКи, универмаги, универсамы, НДР ('Наш дом – Россия'), ЯБЛоко, ЛДПР принадлежат той же группе (ряд можно неограниченно продолжать: комсомол, страхделегат, хозрасчет, Газпром, ВНП, PC (пи – си), НАТО, ЕС, СНГ).
Источником потока аббревиатур стали страны, лидирующие в торговой и промышленной сферах, т.е. Англия и Америка, – отмечает Клемперер. – Особую склонность к усвоению сокращений проявила Советская Россия (Ленин поставил в качестве главной задачи индустриализацию страны и выдвинул США как образец в этой области). Неологизм (например, 'новояз') купирует и сращивает слова (в данном случае 'новый язык'), аббревиатура и вовсе оставляет от слов по одной букве, заменяя реальное словосочетание его обозначением – разве не сходные приемы в ходу и у математиков? В современном письменном языке активно используются иконографические знаки: дорожные указатели, эмблемы фирм, спортивных соревнований (например, пять скрещенных колец Олимпийских игр). К символам охотно прибегает и математика: ? для треугольника, ? для пустого множества, ? для квантора существования… В.Клемперер с осуждением констатирует и 'культ цифр' в языке[с. 277], смешение количества и качества, подмену первым второго: 'Смешение количества (Quantum) и качества (Quale) – американизм самого дурного пошиба' [с. 266]. При этом исследователя интересовало не только то, что язык открывает, но и что он скрывает, имплицитно подразумевает.
Г.Ч.Гусейнов в сходном ключе обращается к советскому языку, также отдавая предпочтение обличительному регистру. 'Что произошло с современным русским языком? Почему ‹…› миллионы людей льнут к нижним горизонтам здравого смысла?' [113,с. 64], – вопрошает он. При этом подчеркивается значение
