рискнуть:
— Как я заметил, — медленно заговорил он, — в английской речи принято употреблять неопределенные местоимения и наречия. Для смягчения категоричности. В вашем монологе, сэр, этих наречий практически не было. Я постараюсь придать своему монологу наиболее британское звучание. Пожалуй, у меня еще остались кое-какие связи в Германии. И, может быть, некоторыми из них я пользуюсь по старой дружбе на благо моего бизнеса. Вероятно, среди этих связей есть две-три, благодаря которым мое дело одинаково не страдает и в Соединенном Королевстве, и в Королевстве Шведском, да и в рейхе. Не скрою, эти связи мне удается поддерживать той незначительной информацией, которая порой приходит ко мне в руки. Сейчас, например, когда я, задумав расширять свое дело, чтобы поставлять бумагу на Флит- стрит, связан с фирмами, поставляющими газетную бумагу, могу поделиться очень неплохой информацией с лордом Ротермиром. Например, что его сотрудник, некий О'Брайн, совсем не разделяет точку зрения своего патрона по некоторым острым вопросам. И, возможно, я мог бы представить в качестве доказательства магнитофонную пленку, которая зафиксировала ряд высказываний этого сотрудника «Дейли мейл». Более того, через свои связи я заручусь поддержкой его светлости или иных уважаемых лиц в суде, где буду отстаивать свое доброе имя. Но, скорее всего, я не стану этого делать, ибо понимаю, как трудно человеку гуманитарной профессии и узкой специализации найти в Лондоне достаточно оплачиваемую работу и как легко ему потерять репутацию. Так что я не голословен. Что же касается смерти герра фон Хеша… Помня неплохие отношения с вами, сэр, я, возможно, употреблю те старые контакты, чтобы как-то прояснить интересующий вас вопрос. В конце концов нас связывают некие трагические события, которые трудно забыть. Я ничем не мог помочь вам в то время. Отчего бы не попытаться сгладить взаимные потери? Но для этого, мне кажется, следует ответить на один непростой вопрос. Станут ли определенные круги усматривать в преждевременной кончине господина посла симптом германской опасности, которая мнится неким политическим деятелям Британии? Всем известно, господин посол был не во всем согласен с курсом правительства Германии. Так будет ли после его смерти муссироваться тема германской опасности, или ее начнут замалчивать, отступая перед силой? Существует ли, таким образом, германская опасность — тоже любопытная журналистская тема, отправной точкой которой может стать прискорбный факт, не так ли?
Дорн совершенно намеренно несколько раз повторил название меморандума Идена, наблюдая за реакцией журналистов на его слова. Пойнт смотрел недоуменно, лицо О'Брайна окаменело.
«Он понимает, к чему я это говорю, он прекрасно меня понимает, — удовлетворенно думал Дорн. — Но понимает ли он сейчас, что я торгую у него меморандум за имя убийцы фон Хеша?»
— Простите меня, Роберт, — изменившимся голосом сказал О'Брайн. — Кажется, я «перегрыз кулису», как говорят актеры театра «Одеон», когда переигрывают.
— Вряд ли Майкл мог бы сделать острый материал о фон Хеше — жертве нацизма, — перебил его Пойнт. — Но я возьмусь за такой поворот темы. В конце концов насильственные меры — такая крайность…
— Что необходимо лишить агрессивно настроенных политиков и функционеров повода прибегать к насилию, — продолжал О'Брайн как по писаному. Дорн расценил его слова как намек на содержание меморандума — верно ли расценил? Слишком многозначительно глядел О'Брайн. — Опасность нивелируется системой уступок. Думаю, мистер Иден не возражал бы, если бы германская сторона отозвала своего посла, а при определенной ситуации мог бы… — О'Брайн сделал паузу, будто подыскивая слова, и произнес их с нажимом, — рассмотреть, возможно ли прийти к какому-то соглашению с рейхом. Я знаю, Идена рассуждал бы так. Вы понимаете, Дорн?
— Безусловно, — кивнул тот.
Пойнт поймал взгляд, которым обменялись англичанин и лесопромышленник.
— Ну, хорошо, — недовольно буркнул он. — Я должен попытаться собрать материал в посольстве. — Приподнял шляпу и направился к выходу. О'Брайн торопливо вышел следом за ним. Когда О'Брайн спустился вниз, Пойнт разговаривал со служащим Дорна.
— Дружище, не скажете ли, когда у вашего хозяина начинается рабочий день?
— В семь тридцать, сэр.
— И сегодня?
— Как обычно, сэр.
— У вашего хозяина сегодня были ранние посетители?
— Разумеется, сэр. И сегодня, и вчера…
На улице О'Брайн спросил:
— К чему эти расспросы, Джек?
— Видишь ли, ваш разговор напомнил мне ситуацию, когда двое, один глухой, другой слепой, обсуждают пьесу. Бьюсь об заклад, фокус в том, что Дорн еще не получил соответствующую информацию.
Едва О'Брайн переступил порог редакции, как его позвали к телефону. Звонили из клуба.
— Простите, сэр, вам записка. Позвольте, я прочту. «Интересующий вас истопник занял вакансию позавчера. Вам он все равно не подошел бы, потому что плохо говорит по-английски». Вот и вся записка, сэр. Подпись «коллега».
— Когда мне звонили?
— Двадцать минут назад, сэр. Я проставил на записке время.
О'Брайн посмотрел на часы. С Дорном и Пойнтом он расстался полчаса назад. Итак, если Пойнт узнал о некоем истопнике в немецком посольстве в шесть утра, а Дорн с семи тридцати сидел в своем кабинете, то… Либо он пришел в свою контору прямо из посольства, либо обо всем знал заранее.
В том, что записку по телефону продиктовал Дорн, О'Брайн не сомневался ни секунды.
XIV
Одиль Картье уже не казалась Досту неотразимой. И глаза не васильковые, а ядовито-фиолетовые, таких глаз у женщин не бывает, во всяком случае, у арийских женщин, и скулы слишком приподняты, что говорит, вероятно, об азиатской крови. И нос с подозрительной горбинкой, да и блондинка она, скорее всего, крашеная.
Дост уже едва выносил Одиль и ее бесконечные обсуждения плана похищения бумаг Идена. Чувство зависимости от ее изобретательности, осведомленности выводило его из себя, не давало покоя ни днем ни ночью. Он твердо решил, что, как только все будет позади, он немедленно расстанется с мадам. Правда, он все чаще замечал, что и у Одиль нервы на пределе. И смерть фон Хеша как-то странно повлияла на нее. Ей-то с какой стати сокрушаться? Радоваться должна — одним бошем меньше… Дост терпеть не мог показной светской чувствительности. Как она разревелась 7 марта! Была бы патриоткой, не жила бы с американцем… или хотя бы в любовники француза взяла!
Последние дни Одиль особенно волновалась. Казалось бы, уже все окончательно подготовлено, но вдруг возникает препятствие, малая деталь — каким образом Досту проникнуть в Форин офис. Одили не хотелось обращаться к Трайдену, но все же пришлось пойти и на это.
— Леди Уэллис, — Одиль конечно же втерлась в кружок возлюбленной Эдуарда VIII, — просила меня похлопотать за одного молодого человека, который хотел бы принять британское подданство. Самой ей не совсем ловко, и так приходится слишком много просить за своих американских друзей. Этому молодому человеку необходимо встретиться… и Одиль назвала мужу имя чиновника Министерства иностранных дел, который ведал иммиграцией. — И желательно на следующей неделе, поскольку юноше предложили работу в Гонконге, но чтобы получить ее, не хватает пустяка — паспорта подданного Его Величества, — и Одиль намекнула, что леди Уэллис слишком заинтересована, чтобы молодой человек выехал из Англии, поэтому, безусловно, будет весьма признательна всем, кто ему так или иначе поможет.
— Как дела самой Симпсон? — поинтересовался Трайден, который скептически смотрел на общественное положение американки в Лондоне.
— Мистер Симпсон обещал развод, возможно, к октябрю Уэллис получит судебное решение. Но король
