— Надоело! Все едино, раз нашли… Вы при ней, — она кивнула на Виртанен, — скажите, откуда муж мой деньги греб лопатой. Скажете или струсите? А может, не знаете, что делается в «Цитрусовом»?
— Я могу только предполагать, — сказал Николаев глухо, — так же, как и вы, Любовь Карловна, что источником нетрудовых доходов сержанта Иванцова могли быть похищенные и проданные по спекулятивным ценам фрукты. Но доказательств у меня нет.
— Да будет вам, — зло хмыкнула Иванцова. — Уж если кто вор, то не мой покойник. А у вас факт против меня, тайник. Только потому и молчу, откуда деньги, а вот вы попробуйте не ответить при мне!
Николаев тревожно глянул на Любу, увидел ее напряженное оцепеневшее лицо, и ответил, кривя нелепую улыбку:
— Я, во всяком случае, не вручал вашему мужу денег. Разве что разок премию в конверте. Прекратите издеваться надо мной!
Иванцова истерически захохотала:
— Я и не говорю, что вы из рук в руки Дмитрию тысчонки кидали. Я говорю, вы знаете, откуда деньги. Я не издеваюсь, это вы куражитесь. Перед ней чистеньким хотите быть? Так не получится.
— Я бы вам советовала, Надежда Васильевна, — вдруг сказала Виртанен с вызовом, — дать собственноручные показания. Это может облегчить степень вашей вины, если суд ее установит, если определит, что вы были лишь свидетелем, хотя и достаточно осведомленным. Учитывая ваше горе, молодость, возраст ребенка…
— Да, — вдруг совершенно спокойно, медленно заговорила Иванцова, осуждающе покачивая головой, — да, обратили вас, товарищ капитан. Говорю и говорить буду: на этот вопрос не мне отвечать — ему! — и она указала пальцем на Николаева. — А вы, вы, Феликс Николаевич, совсем стыд потеряли. Я вам прямо в глаза, а вам все божья роса.
Николаев решительно поднялся со скамьи.
— Я не желаю больше выслушивать клеветнические измышления в мой адрес, — жестко проговорил он, стараясь не встречаться взглядом с Виртанен. — Попробуйте, товарищ капитан, по-хорошему уговорить Надежду Васильевну помочь нам. Я пойду за участковым, видимо, и товарищи из прокуратуры вот-вот подъедут. Вы позволите?
Уходя, он услышал голос Виртанен:
— Где деньги из сейфа? Сказать правду в ваших интересах, Надежда Васильевна…
«Что может показать против меня Иванцова, какие у нее факты? — размышлял Николаев, разыскивая местного участкового. — О чем рассказывал ей муж? О том, что сдавал «левые» фрукты прямо на сухогруз и докладывал мне об исполнении? Ну, так это показания с чужих слов, доказательств у Надежды нет. А вот если Иванцов что-то знал и рассказывал жене о Гуляеве… Тогда все. Цепочка потянется. Гуляев, Разинская, Шатурко, я… И конец».
И тут он подумал: если бы Разинская или Гуляев решили прекратить дело и уничтожить все следы многолетнего преступления по принципу «концы в воду», то им действительно следовало бы убрать именно Иванцова, — перебить тонкий перешеек в песочных часах, сквозь который песчинки текут из резервуара в резервуар. «Одним ударом, — как любит говорить Гуляев, — и часиков нет»… «Купцы», как их Разинская называет, знают только одного Иванцова. Но не было у нее повода прекращать дело. «Или я недостаточно раскусил эту бабу и ее сообщников? — он ужаснулся выводу, следующему из этой мысли. — Неужели эти люди так долго могли столь искусно играть друг перед другом? Даже совсем недавно, на даче Разинской, когда хором утверждали, что даже они не знают о причинах трагедии, разыгравшейся в порту, даже они…»
Николаев вернулся с работниками прокуратуры, участковым инспектором и понятыми. Начался обыск. Иванцова тупо молчала, глядя в окно. На вопросы она упорно не отвечала.
Виртанен с трудом заканчивала протокол очной ставки. Ей казалось, что она сейчас сойдет с ума. Где тут правда, где оговор? Может быть, данные Нечитайло расставят все по своим местам? Виртанен тоскливо надеялась, что Феликс ни в чем не замешан.
XXIII
Любовь Карловна осталась с Нечитайло наедине. Дала ей четыре протокола: обысков в доме Иванцовой, в доме ее дяди, допроса Иванцовой и ее очной ставки с Николаевым. Прежде чем начать читать, Прасковья Павловна долго, изучающе смотрела на опустошенное, горестное лицо Любы, стараясь разгадать причины переживаний. «Неужели, — подумала она, — Иванцова оказалась «механическим зайцем» и Люба раздражена зря потраченными усилиями? Значит, по молодости, еще не уразумела, сколько нашего труда порой идет в отвал. Или лопнула версия с наркотическим зельем, нет связи с нальчикским делом?»
Отложив бумаги, Прасковья Павловна вопросительно глянула на Виртанен, та отозвалась:
— Иванцова наверняка уже в управлении. Моя версия относительно причастности ее мужа к распространению наркотиков подтверждается пока лишь косвенно. Пока нет данных из Нальчика. Но Иванцова утверждала, что обнаруженный в ее доме тайник предназначался для хранения сумм, выплачиваемых ее мужу за помощь в сбыте тех самых тонн мандаринов, которые вы, Прасковья Павловна, так долго разыскиваете здесь. О наркотиках Надежда, видимо, действительно ничего не знает. Однако ответить, от кого получал покойный муж деньги — тысячу рублей за одну поставку, — она отказалась. Хотя дала мне понять, что в этом деле каким-то образом замешан подполковник Николаев. Он в свою очередь отвергает обвинения Иванцовой. Я хочу знать, что показал вам Гуляев.
Нечитайло хитровато улыбнулась:
— Формулируйте четче, капитан. Ты хочешь знать, виноват или нет Николаев. И надеешься, что я его реабилитирую.
Помолчала. Взяла с подоконника стопку газет и журналов — местных и несколько центральных.
— Здесь, — она разложила газеты и журналы на столе, — есть любопытнейшие очерки и статьи. В них взахлеб рассказывается о замечательных людях совхоза «Цитрусовый». В том числе и о нынешнем директоре совхоза орденоносце Гуляеве, у него орден Трудового Красного Знамени, есть очерк и о бывшем директоре совхоза Разинской, награжденной восемь лет назад орденом Ленина… Вот так-то! Ты ждешь, я скажу, что все написанное — ложь? Нет, это искреннее заблуждение журналистов, которые не удосужились разобраться в людях, увидели их только с одной, официальной стороны. Но я давно научилась относиться к публикациям в прессе критически. Взглянула на «героев» статей беспристрастно. И сегодня я знаю, что в «Цитрусовом» раз, а то и два в сезон утаивалось до двадцати, а то и больше тонн мандаринов, эти мандарины сбывались, правда, по госцене, но подпольно, выручка от их реализации составляла до ста тысяч рублей и шла в карман, естественно, организаторам преступления. Что мог Гуляев противопоставить этим фактам? Нет, он, разумеется, пока не сознался. Ходит гоголем и отсылает меня разбираться с мелкой сошкой, с теми, кто занят сбором, учетом, сдачей продукции. Но он не знает еще, что я отработала все каналы. Разделение урожая, вычленение из общего груза законспирированных тонн происходило в порту. Кто это делал? Кто мог это делать? Боюсь, эту оценку театра теней чуть-чуть, мельком, Иванцова позволила увидеть и тебе.
— Вы хотите сказать, что без участия вневедомственной охраны реализация похищенного была бы невозможна?
— Ты хочешь, чтобы я либо обвинила, либо помиловала подполковника Николаева! Сразу, априори. Думаю, он еще сам с тобой поговорит по поводу наветов или… слова не подберу… откровений Иванцовой. Ну, а чтобы ты была готова к любым неожиданностям, давай порассуждаем.
— Если бы не фраза Иванцовой о мандаринах, я бы спокойно держалась своей первой версии относительно наркотиков, — нервозно проговорила Виртанен.
— Давай спросим себя: что было раньше, мандарины или наркотики? Отвечу: сначала были мандарины. Аферу в совхозе закрутила Разинская. Хитро, умно, с чисто женской логикой. У них в хозяйстве никогда не было ни излишков, ни недостач. Разделение урожая на «законный» и «левый» происходило в порту. Иванцову было очень удобно содействовать бандитам из Нальчика, очень удобно заниматься собственным бизнесом. Нам известно, как держался совхоз за этого парня. Вывод ясен, отчего держались.
