– Какую, Валентина Тихоновна? – спросила Катя, хотя догадывалась.
– Одной смертью обычно никто не ограничивается. Бывает несколько применений, несколько смертей. Яд – ведь это не нож и не пистолет. Его очень легко пустить в ход, если он у вас под рукой. Дать яд жертве – полдела, гораздо сложнее бывает достать его. Ты меня слушаешь, Катерина, что примолкла?
– Я слушаю, – вздохнула Катя.
– Я тут справки наводила по поводу таллиума сульфата. Это промышленный препарат, область его применения не так уж и широка. Применяют его в основном на предприятиях, связанных с приборостроением и точной оптикой.
– В астрономии, что ли? – упавшим голосом спросила Катя. – Телескопы промывают?
– Ну, возможно, а также в оптике и фотоделе.
– Вы хотите сказать, что такой яд мог достать фотограф? – Катя почувствовала, что сердце ее тревожно екнуло.
– Его мог достать тот, кто профессионально занимается фотографией. Но все дело в том, что таллиум – это не цианид и морфий, про которые слышали все, кто читал романы Агаты Кристи. Это высокотехнический препарат. А в нашем случае вряд ли обошлось без химика-специалиста или, по крайней мере, без человека, который непосредственно работает с этим веществом на производстве и хорошо осведомлен о его составе, действии и, главное, дозах, являющихся смертельными.
– А как, по-вашему, можно достать такой яд?
– А как сейчас достают пластит, тол, обогащенный уран? – невесело усмехнулась Заварзина. – Что угодно сейчас можно достать и украсть за деньги и за большие деньги.
– А с каким продуктом Воробьева могла получить яд?
– Мы проведем повторное гистологическое исследование, результаты будут только завтра.
– А что сказал патологоанатом – она была беременна, ведь так?
– Да, это установлено. Срок примерно шесть с половиной недель. Она вообще кто такая, где работала?
– Она работала официанткой в том же ресторане, где отравили Студнева, – сказала Катя.
– Колосов, надеюсь, уже приостановил работу этого ресторана? – тревожно спросила Заварзина.
– Не знаю, он еще не вернулся. Наверное.
– О чем он, интересно, думает? У нас уже два случая применения опаснейшего яда на предприятии общественного питания! А если мы имеем дело с каким-нибудь маньяком, что тогда? Кого он завтра отравит? Я, конечно, не знаю деталей дела… Катерина, ну-ка давай, не темни, ты всегда все знаешь. Ответь, Колосов установил мотив убийства Студнева?
– Еще нет, там несколько версий, – замялась Катя, – и все очень смутные, ничего конкретного. Скажите, Валентина Тихоновна, а это могла сделать женщина?
– Что сделать? Отравить? Да легко. При условии, что она имела доступ к этому препарату. И еще, я об этом уже говорила в прошлый раз – таллиум имеет привкус, его можно дать жертве только в такой пище, где этот привкус будет чем-то заглушен. Этот ресторан, он какой? Какая там кухня?
– Марокканская, – ответила Катя, – сложные специи. Я сегодня как раз имела возможность убедиться, какое там все необычное на вкус, экзотическое и острое.
– Ты там что-то ела?
– Да, – ответила Катя. – А что? Что вы хотите этим сказать, Валентина Тихоновна?
– Ничего. Но все же… нет, ничего, не волнуйся.
– Да я не волнуюсь, я понимаю, что надо ждать шесть часов, – невесело пошутила Катя, – я справлялась у персонала – ресторан открывается в десять, Воробьева приехала на работу как обычно, к половине десятого. Если ее отравили в начале восьмого утра, как вы говорите, это не могло произойти в ресторане. Мы будем устанавливать, где она была утром – дома или еще где-то. Колосов, я думаю, как раз этим сейчас и занят.
– Я все понимаю, – Заварзина вздохнула, – но все равно передай Никите Михайловичу, что я настоятельно требую, чтобы он принял меры к временному приостановлению работы ресторана до выяснения всех обстоятельств. Если надо будет, я сама в санэпиднадзор позвоню.
– Да, конечно, – согласилась Катя, – кто теперь туда обедать пойдет? Только не я.
Глава 14
Завсегдатай
Во время осмотра Колосову не давала покоя одна-единственная мысль: что же именно искать, что изымать? Труп Воробьевой он осматривал лично. Гнал от себя все скоропалительные выводы, но признаки были все те же: сведенные судорогой мышцы, прикушенный в агонии язык, кровоизлияние в области глазных яблок и век. Трудно было поверить, что это обезображенное агонией тело принадлежит женщине, с которой он, Колосов, беседовал здесь же, в ресторане, какие-нибудь сутки назад. Никита вглядывался в мертвое лицо, ища в нем знакомые черты, и не находил их – лицо, казалось, принадлежало совсем другому, незнакомому человеку. Только светлые волосы были все те же, но и они выглядели теперь, как фальшивый чужой парик, да черные босоножки были знакомы – изящная кожаная плетенка на высокой шпильке. Вчера эти самые босоножки тоже были на Воробьевой. Они ей очень шли, и Колосов во время допроса официантки нет-нет да и косился на ее стройные, длинные, загорелые ноги.
А сейчас… Никита отвел глаза от трупа. Сейчас ноги в знакомых босоножках были ужасны, и тело было тоже ужасно на вид, как и любая мертвая плоть, в одночасье превратившаяся в пустую, застывшую в трупном окоченении оболочку, уже охваченную разложением и тленом.
Трупом после Никиты занялись патологоанатомы. А сам он должен был наконец решить для себя, что
