во многих местах дали трещины, ставни были закрыты, вокруг царила глубокая тишина, не было даже цепной собаки на дворе. Полуразрушенная лестница вела в длинный коридор, на одной из стен которого висел женский портрет без рамы. Старик ввел посетителей в небольшую комнату, где местами на потолке еще сохранились следы лепных украшений, зажег свечи в канделябрах, подбросил несколько поленьев в топившийся камин и остановился у дверей, ожидая дальнейших приказаний.
— Ты можешь уйти, Аполлон, — сказала ему Эмма, — я позвоню, когда ты мне понадобишься.
В комнате пахло сыростью. Кроме стола, комода и двух стульев не было никакой мебели. На окнах висели гардины из шерстяной материи темного цвета, двери в смежные комнаты были затворены, на камине стояли старинные часы, на стене между иконами Богородицы и Св. Ольги висело распятие. Один из углов комнаты был отделен белой занавеской.
Эмма, не снимая ни шубки, ни башлыка села на стул у камина, а граф с любопытством принялся рассматривать странную обстановку комнаты.
— Что скрывается за этой белой занавеской? — спросил он.
— Посмотрите сами, — ответила девушка, — теперь там никого нет, но ровно в полночь появятся бесплотные духи.
Солтык приподнял занавеску и удостоверился, что за ней действительно никто не был спрятан.
Часы показывали три четверти двенадцатого. Эмма сняла с себя шубку и башлык; на ней было черное бархатное платье без всяких украшений. Лицо ее было бледно, большие синие глаза горели лихорадочным огнем. Долго и усердно молилась она, стоя на коленях перед распятием, затем взяла графа за руку и поставила его рядом с собой у камина.
Наступила полночь. Послышался дребезжащий монотонный бой часов. Не успел еще последний звук замереть в воздухе, как свечи погасли сами собой, и водворился непроницаемый мрак. Затем по комнате начало витать что-то странное, непонятное: это было в одно и то же время и слабое мерцание света, и нежные, чуть слышные звуки, и необыкновенно приятный запах. На полу образовалось пустое белое облако; не принимая никакого определенного очертания, оно вытянулось, поднялось к потолку и исчезло.
— Что это значит? — тихонько спросил Солтык.
— Я не знаю.
— Каким образом могу я войти в общение с дорогими мне умершими людьми?
— Вы должны сосредоточить все ваши мысли и желания на одной известной вам личности, душу которой вы хотите вызвать сюда.
После довольно продолжительной паузы приподнялась белая занавеска и показалась тень мужчины высокого роста.
— Отец мой! — воскликнул граф.
— Поговорите с ним.
— Могу ли я к нему приблизиться?
— Вы можете делать все, что вам угодно.
— Позволите ли вы мне выстрелить в этот призрак? — спросил Солтык, вынимая из кармана револьвер.
— Почему же нет… Стреляйте.
Грянул выстрел. Когда дым рассеялся, Солтык увидел, что призрак стоит на том же самом месте.
— Скептик! — проговорил он глухим голосом.
Граф протянул руки с намерением обнять тень своего отца, но она мгновенно испарилась.
— Невозможно не верить тому, что сам видишь и слышишь, — в раздумье произнес Солтык и прибавил, обращаясь к Эмме: — Если я не сойду с ума, то готов сделаться членом вашего общества.
Снова поднялась занавеска, и явилась тень женщины, взоры которой с выражением неземной любви устремились на графа.
— Моя мать! — вскричал он, вне себя от испуга и изумления.
— О дитя мое, — проговорила тень, — зачем уклоняешься ты от Бога? Опомнись и покайся, пока еще есть время. Я буду молиться за тебя у престола Всевышнего и Он смилостивится над тобой.
— Скажи мне, откуда ты пришла?
— Из далекой неведомой тебе страны.
— Куда ты стремишься?
— В высокие надзвездные сферы… Туда влечет меня непреодолимая сила… Прощай, дитя мое, прощай!
Призрак исчез, и комната снова погрузилась в глубокий мрак.
— О ком вы думаете в эту минуту? — спросила Эмма.
— О моей сестре.
Комната внезапно озарилась сверхъестественным светом, в воздухе возник нежный аромат цветов. Легкое белое облачко приняло образ прелестной девочки в белом платье, с вьющимися волосами и большими синими глазами.
— Это ты, Богуслав! — произнес нежный, мелодичный голос. — Я так давно с тобой не играла… Пойдем! Я не смею здесь долго оставаться.
Слова эти произвели на графа потрясающее впечатление. Он сделал два шага вперед, упал на колени, закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок. Его обняли две бесплотные маленькие ручки, свежие и душистые, как лепестки розы. Ощущение это было до такой степени приятно, что граф пролепетал, задыхаясь от восторга:
— Не покидай меня!
— Не могу, — отвечал призрак, — вот эта девушка останется с тобой навсегда.
— Кто? Эмма?
— Да… Она укажет тебе путь к вечному блаженству… Прощай!.. Не забывай меня… Я часто о тебе думаю…
Милый призрак с улыбкой на устах поднялся вверх. Напрасно граф старался поймать его руками — он упорхнул, как резвая птичка. Дивные звуки вихрем пронеслись по воздуху и умолкли, аромат цветов исчез бесследно, в комнате снова воцарилась темнота.
— Довольно! — воскликнул Солтык. — Иначе я сойду с ума! Умоляю вас, Эмма, прекратите этот опыт!
— Это не от меня зависит.
— Прикажите зажечь свечи.
Девушка позвонила. В комнату вошел Аполлон и зажег свечи.
— Отдерни занавески, — приказал ему граф.
Старик обменялся с Эммой быстрым выразительным взглядом и немедленно исполнил приказание. Снова раздались нежные, жалобные, неземные звуки; вдали показался неясный призрак в виде белого туманного облачка и спросил торжественным, как струна звучащим голосом:
— Неужели ты и теперь еще сомневаешься?
— Нет, нет! — возразил граф.
Призрак исчез, как дым.
— Убедились ли вы, наконец? — спросила Эмма.
Вместо ответа Солтык упал перед ней на колени и покорно склонил голову, а сектантка смотрела на него с невозмутимым равнодушием, без насмешки, но и без сострадания.
XXXV. Маску долой
Огинский с прискорбием начал замечать, что дочь его бледнеет, не шутит, не смеется, не поет, а сидит постоянно одна в глубокой задумчивости.
Он переговорил об этом с женой, и оба они очень обрадовались, когда Анюта попросила у них позволения брать уроки рисования у старого живописца-поляка.
«Это послужит развлечением для бедной девочки, — решили заботливые родители, — ее будет
