тошнотворный запах падали, становившийся все более сильным. Смердящий собачий труп скоро обнаружился в зарослях лопухов и молодого папоротника. Роились зеленые мухи. Никита извлек из кармана резиновые перчатки, дар эксперта Новогорского, проклятая резина склеилась. Он нагнулся над грудой гниющей плоти. И правда, здоровенная псина была этот Казбек – московская сторожевая или какая-то близкая ей помесь. Рыжая шерсть клочьями, покусы… Опять, что ли, барсук постарался? А может, хорьки- падальщики? Он коснулся изуродованной гниением собачьей морды. Потянул голову на себя, потом повернул вправо, влево. Череп целехонький, никаких тебе ударов от лосиных копыт, а вот шея…
Снял перчатки, зашвырнул их в кусты. Полез по склону назад к машине. Казалось, смрад обволакивает с ног до головы, липнет к коже. Никита снял куртку и сунул ее в багажник. Пусть запах бензина поработает, а то явишься в отдел как со скотобойни.
Сверкающий синий «Вольво» Свиридова он увидел сразу же, едва въехал во двор отдела. Слишком уж выделялась иномарка на фоне облезлых «газиков»-»канареек» и чахлых «Жигулей» с синей полосой на борту. Сам господин Свиридов, толстый, лысый, апоплексического вида мужчина, не выходил из машины и сквозь стекло брезгливо созерцал здание ОВД. На встречу он явился вместе с охранником и шофером. Колосов пригласил их в свой кабинет. Что ж, у них, наверное, было о чем поговорить.
Глава 17
ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ
Решив перебраться в Раздольск, поближе к происходящему, Катя с ходу приступила к претворению планов в жизнь. Выпросила у начальника командировку. Тот препятствовать не стал: «И правда, ничего путного ты сейчас в Главке не высидишь. Отправляйся на землю». В помощь Кате был даже отряжен один из телеоператоров. Проблема, однако, заключалась в двух трудноразрешимых вещах: в бензине – каждый день в дальний район ездить на пресс-центровской машине никакого лимита не хватит. А если там разбивать «постоянную штаб-квартиру» – то где ночевать? Не в отделе же, подобно спартанцу Колосову? Но Катя по присущему ей легкомыслию считала, что все препятствия как-нибудь рассосутся сами собой. Не в Сибирь же она собирается, а в Подмосковье. Слава богу, автобусы туда ходят, электрички. Или душечка Мещерский подвезет, или же…
Об обстоятельствах гибели Владимира Базарова она действительно прочла в утренней сводке происшествий. Краткие сведения, скудные. Мало ясности. Много вопросов. Покончив с оформлением командировки, распихав кое-как все срочные заказы на статьи по редакционным папкам, Катя начала с нетерпением ходить из угла в угол кабинета, ожидая звонка от Дмитрия. Собственно, в помощницы к убитому горем близнецу при его визите в Раздольский ОВД она напросилась не случайно. Это был не благородный жест с ее стороны, а банальный расчет.
Перед отъездом еще предстояло сделать несколько неотложных звонков. Отец Кравченко, Андрей Константинович, уже знал о несчастье и был «потрясен». Потрясен был и Мещерский – он сам позвонил Кате. Он весьма церемонно сообщил, что, «несмотря на свою занятость, он сегодня в их с Димкой распоряжении». Катю компания Мещерского во время будущей поездки вполне устраивала. Во-первых, они с Колосовым друзья, и, возможно, Сережа узнает от него то, чего никогда не узнать ей. А во-вторых… во- вторых, ей просто не хотелось оказаться с Дмитрием наедине в машине, потому что… Когда она думала об этом самом «потому что» – только тяжело вздыхала. При этом ее всякий раз охватывали противоречивые чувства. Самым сильным из которых была досада на Кравченко – уехал не вовремя, бросил, и вот приходится…
Дмитрий объявился ровно в три часа. Звонил уже из бюро пропусков в приемной Главка.
– Катя, я у вашего подъезда. Мы с Сережей здесь. Спускайтесь. Вы не передумали ехать? Нет? Тогда спасибо. Лиза звонила с дачи. Хочет вас видеть. Хочет, чтобы мы ее оттуда забрали.
– Почему? – опешила Катя. – Что с ней?
– Это не телефонный разговор.
По дороге сначала молчали. Дмитрий выглядел усталым и бледным, но держался хорошо. Катя, украдкой за ним наблюдавшая, только диву давалась: неужели этот сдержанный, холодно-вежливый образец столичного яппи – тот самый сломленный горем парень, что рыдал на ее плече ночью? Скрытое волнение Базарова проявлялось только в том, что он весьма нервно и неровно вел машину. Мещерский несколько раз мягко просил его: «Не гони так».
Затянувшееся молчание наконец нарушил сам близнец. На одном из светофоров Катя поймала его пристальный взгляд в зеркальце.
– А я думал, вы просто журналист, – сказал он. – А вы вон где, оказывается, работаете. Серега мне сегодня путь указывал к месту вашей дислокации. И в каком же вы звании, если не секрет?
– Капитан милиции.
– И нравится вам такая работа?
– Да. Иногда. Иногда нет. Как и вам ваша, наверное, Дима. Как и всем.
– Раскидал нас юрфак, Ленинские горы, мда-а… Вы, наверное, по кафедре уголовного права специализировались?
– По кафедре истории государства и права и римскому праву.
Дмитрий присвистнул:
– А стали вон кем. Статьи пишете, книжки, мне Лизка говорила. А я как был цивилист, так цивилистом и остался. Мне отец специализацию выбирал, отец, да… – Он крепче стиснул руль, наклонился вперед. – Я вот о чем сегодня постоянно думаю, Катя. Унизительная все-таки вещь – смерть. Степка вон своим балбесам внушает: красна смерть на поле брани. Прерванный полет орла, «пуля легче лихорадки» и все такое прочее. Накачивает их разной вшивой романтикой. А на самом-то деле… В каком непотребном виде эта самая тварь с косой нам является, а? Дед… каким он мужиком был. И – паралитик. Плакал, смерти у бога просил. Я слушать не мог – уходил из его комнаты. Голосок как сухой листок. Отец… – тут Дмитрий со свистом втянул воздух сквозь зубы, словно ему прижгли йодом открытую рану. – Голый в ванне. Бесстыдно выставленный перед всеми чужими. Я ж даже прикрыть его ничем не мог. Не позволили, осматривали все там эти ваши… Сам сын Ноя был за такой поступок наказан, а я… И вот я все думаю, Катя, а как же я умру, а? Где, в какой яме, в каком дерьме захлебнусь?
– Не стоит об этом думать, Дима, – ответила Катя. – Вы молоды. У вас вся жизнь впереди. Ну, а когда придет час, я уверена, вы встретите его как и подобает настоящему мужчине. Достойно.
Он оглянулся.
