Венчание со страхом

– Она последняя видела Калязину перед смертью, – как бы между прочим сообщил Колосов. – Они у ворот разговаривали. Кто бы мог подумать, что спустя полчаса такое может случиться!

Ольгин поднялся. Видимо, он решил, что гость его слишком засиделся на этом клеенчатом казенном стуле.

– Разве при той беседе не присутствовал приятный молодой человек? – спросил он, криво усмехаясь.

Колосов насторожился: это что еще за новости?

– Нет. Иванова сказала, что они с Калязиной были у ворот вдвоем.

– Да? Ну, может быть. Наверняка так оно и было, раз она говорит, – тут же согласился Ольгин, но глаза его блеснули. – Сожалею, что тороплюсь. Рад был вам помочь. Да, видно, – нечем. О бабе Симе мы все здесь скорбим. О похоронах родственники договорились. Мы помогли, чем смогли. Ну, если будут новости – сообщите. Желаю вам скорее отыскать того негодяя.

– Спасибо, – Никита нехотя поднялся.

Когда они шли по залу черепов, он спросил, указывая на череп с отверстием и раздробленные черепа:

– Почему они повреждены таким странным образом?

– Это ископаемые черепа неандертальцев, – пояснил Ольгин. – Этот из Крапины – местечко такое в северной Югославии. Эти, как я уже говорил, из Китая. А повреждены почему… Мозг из них извлекали таким образом. Неандертальцы были пребольшие лакомки и больше всего ценили мозги – вместилища разума и божественного гения, коего у них еще не наблюдалось.

– Но это же… это же их черепа, человеческие…

– Неандертальские, вы хотите сказать. Что ж, – Ольгин вздохнул. – Это означает, что наши предки были всего лишь банальными каннибалами.

Колосов вышел из музея в странном смятении чувств. Быстро зашагал к Новому Арбату, ни разу не оглянувшись назад.

А Ольгин долго смотрел ему вслед из окна. Затем поднялся к себе в кабинет, снова взглянул на часы и достал из запертого ранее ящика стола маленький пузырек с бесцветной жидкостью и одноразовый пластмассовый шприц в целлофановой упаковке. С минуту он смотрел на него, а затем разорвал обертку.

Глава 12 МОРЕ ТРАВЫ

Иголка плавно вошла под кожу. Укол был весьма ощутимым. Ольгин вздрогнул: он трепетно относился к любой боли, тем более причиняемой себе самим. Осторожно надавил на шприц. Маленький поршень загонял жидкость туда, куда и требовалось, – в его тело. Сейчас кровь подхватит, растворит в себе эту «ликву», разнесет ее по сосудам… и…

Он смотрел на свое обнаженное бедро. Некоторые целят в вены на руках, но на ноге вернее… Бедренная артерия – его любимое место.

Нет, какое же все-таки малопривлекательное зрелище – голая мужская нога. В приспущенных стыдливо брюках есть что-то позорное, детское – ремень, отец, «двойка» по геометрии… Обнаженная женская ножка, задранная юбка над круглой попкой не рождают таких ассоциаций. Там совсем другие ассоциации… совсем… другие-е…

Он медленно погружался во тьму. Словно тонул в чернильно-черном, бархатном, душном море. Но все еще контролировал себя, анализировал свои ощущения. Как трудно дышать! Отчего-то особенно трудно на этот раз. Словно бежишь кросс в этой кромешной тьме. И задыхаешься от бега…

Сколько прошло времени, он не знал. Теперь время как бы вообще перестало существовать для него. Наверное, Время просто не родилось еще из Хаоса. Его заменяла Тьма.

Дышать стало немного легче, но в висках застучали беспощадные молоточки: тук-тики-тук… Они расплющивали его плоть и все долбили, долбили: тук-тики-тук…

Потом темнота вылиняла, посерела, словно кто-то плеснул воды на чернильное пятно и размыл его. Сердце снова припустилось вскачь: теперь оно грохотало в груди, как скорый поезд в бесконечном тоннеле. И грохот этот глушил все мысли, все звуки. Все, кроме…

* * *

…Там, в вышине, кричала какая-то птица. Голос ее был резким, пронзительным: ке-ак, ке-ак. Тьма ушла. Вместо нее теперь было небо – огромное и разноцветное. ЗАКАТ. И птица – черный самолетик – плавно описывала круг за кругом: ке-ак, ке-ак.

И облака. Они не плыли, а стояли неподвижно в безветренном воздухе. Солнце садилось в них, окрашивая все розоватым светом. И на этом бескрайнем, таком ошеломляюще просторном небе полыхали все цвета радуги: багровый, алый, фиолетовый, нежно-салатовый, как первая травка по весне или как море у дальнего мола…

ЗАКАТ. Солнце садится в облака. Он ВИДЕЛ это. ТРАВА. МОРЕ. МОРЕ ТРАВЫ.

Трава – близко-близко. Она у самых глаз. Господи, какие они, эти глаза, знать бы только?! Травинки, словно непроходимый лес. Белый густой сок сочится из сочленений. И ничем не пахнет. Здесь вообще ничто ничем не пахнет. Вон муравей бежит, а вон другой… Странно – они такие же, как… Ну, совсем обычные муравьи. Маленькие. Рыжие.

А вот и ветер. Колышет траву. Закатный, с запада. Сколько запахов, которых здесь нет, он несет – грозных запахов надвигающейся ночи. Наступающей Тьмы.

Птица над головой снова кричит: ке-ак, ке-ак. Падальщик, наверное. Не разглядеть ее. Только небо видно отчетливо, только траву. Как в прошлый раз…

И тут его тело пронзила дикая боль: Ольгина словно рванули огненные клещи. В голове успело мелькнуть: вот оно уже начинается. Расплата за… Как быстро сегодня! Господи, как быстро, Господи, спаси меня! Он вздрогнул: хриплый звериный стон. «Неужели это я так ору? Они же услышат, услышат!»